Наука умирать
Шрифт:
Мушкаев шепнул Дымникову:
— Они нарочно прислали этого начётчика. Понимаешь зачем? Чтобы всем надоело слушать, и театр опустел до прихода Маркова.
— Кто они?
— Антон Иваныч и его штаб. Он же понимает, что Марков должен командовать, а не он.
Во время выступления полковника в зале был выключен свет, как во время представления. Он закончил и ушёл под редкие аплодисменты. Зажглись люстры. И оказалось, что из зала не ушёл ни один человек.
Марков в своей привычной папахе, в походной гимнастёрке с Георгием на груди вышел на сцену быстрыми шагами. Аплодисменты не смолкали минут пять, и напрасно генерал раскланивался, махал папахой, садился за стол, разводил руками. Шум постепенно затих, ждали, что погаснут люстры, но Марков начал при ярком свете:
— Я попросил не выключать свет:
— Только теперь я понял, для чего ему этот доклад, — шепнул Мушкаев соседу.
— Для чего же? — спросил Дымников.
— Чтобы помнили.
В конце доклада Марков сказал:
— Многие уже погибли в этой борьбе: в дальнейшем погибнем, быть может, и мы. Но настанет время, и оно уже близко, когда над Россией, Великой и Единой, снова взовьётся наше национальное трёхцветное знамя. И этому не помешает присутствие по соседству армии в характерном головном уборе.
Последний вечер в Новочеркасске генерал Марков провёл в Мариинском женском институте, где расположился на отдых Офицерский полк. Институтский сад густо замела цветущая белая акация — других деревьев здесь не было. В раскрытых окнах зала, где проходил прощальный ужин, — сплошные душистые гроздья. За столом — офицеры и юные воспитанницы в белых пелеринках. Марков был с сыном — Леониду уже 11, и он интересовался только овеянными дымом и славой воинами и смущённо краснел под лукавыми взглядами девиц.
Генерал пробыл за столом недолго — ему завтра на фронт, а офицеры оставались в городе ещё на несколько дней. Прощаясь, он сказал им:
— Скоро встретимся с вами на фронте и пойдём в бой. Кто-то из нас погибнет. Не забывайте, друзья, этот вечер и белой акации гроздья душистые.
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
Он так и не успел разобраться, почему его дивизию срочно отправили в наступление без основной ударной силы — Офицерского полка. Предполагал, что его вызвали из Новочеркасска лишь для участия в военном совете.
Деникин собрал в Мечетинской деловой совет — только штаб и командиры дивизий. Впервые присутствовал полковник Дроздовский. Что-то своё, понятное чувствовал Марков в этом офицере с тонкими губами, в его внимательном взгляде за стёклами пенсне, в его марше-легенде от Ясс до Новочеркасска. Для полковника тоже главное в жизни — сражаться и побеждать. Однако человек, в чём-то похожий на тебя, часто вызывает не симпатию, а неприязнь: слишком хорошо понимаешь его слабости, слишком неприятными представляются те его черты, которыми он отличается от тебя. О Дроздовском рассказывали, что он плакал, когда в бою под Новочеркасском потерял убитыми около ста своих офицеров. Он отзывался пренебрежительно о Деникине — понял, что это не Корнилов, но и тот ведь был... Впрочем, о погибшем только хорошее. Полковник торговался, кому отдаться. Краснов не сумел его уговорить. Вряд ли с Дроздовским можно подружиться. По-видимому, и тот отнёсся к Маркову не очень доброжелательно. На совете главный вопрос споров вызвать не мог: все согласились наступать на Екатеринодар. Точный срок пока не назначили. Марков спросил, не следует ли вызвать Офицерский полк, и Деникин убеждённо сказал, что ещё рано, — пусть отдыхают.
Заговорили о падении дисциплины среди офицеров, о каких-то «монархических заговорах», о пронемецких настроениях. Деникин с той же убеждённостью сказал, что при встрече с немецкими войсками готов вступить с ними в бой.
— В то время как атаман так называемого Всевеликого войска Донского Краснов вступает с немцами в союз, — сказал Романовский, — некоторые наши монархисты готовы уйти из армии в это войско.
Дроздовский выслушал начальника штаба нарочито рассеянно, глядя куда-то в сторону, словно это настолько нелепо, что не стоит внимания, но всё же ответил:
— Мы сочли преступным разъединять силы, направленные на борьбу с большевиками, и вошли в армию генерала Алексеева, но наш отряд представляет собой политическую организацию монархического направления.
С таким заявлением генерал Марков согласиться не мог.
— В армии нет монархистов или каких-то ещё политиканов, — сердито сказал он, глядя на Дроздовского.— В армии, к сожалению, есть люди, пытающиеся развалить воинскую дисциплину. Это им не удастся, какой бы организацией они себя ни называли.
Дроздовский даже покраснел.
— Я сам состою в тайной монархической организации! — воскликнул он. — Вы недооцениваете нашей силы и значения...
— Господа генералы и офицеры, — прервал его Деникин. — Военный совет закончен. Приказ и диспозиция будут подготовлены штабом к завтрашнему утру.
Покидая штаб, Марков ещё раз переспросил Деникина, не следует ли вызвать из Новочеркасска Офицерский полк, и командующий вновь ответил, что спешить не надо. Почему? Уже на следующий день Марков получил приказ выступать в поход с наступлением ночи. Дивизия шла в бой без Офицерского полка.
Конечно, это можно объяснить необходимостью скрыть от противника начало наступления — весь план Деникина строился на том, чтобы перехитрить красных ложными манёврами и скрытностью, но так можно и самих себя перехитрить. Или ещё кого-то. Если бы Миончинский, Туненберг или ещё кто-либо ив помощников спросил Маркова, почему нет в походе Офицерского полка, то генерал бы ответил грубо и прямо, не сдерживаясь, но он был так озадачен и расстроен, что никто не осмелился его расспрашивать.
До исходной позиции, до предполагаемого места боя требовалось пройти по голой степи вёрст 80—90. На это давалось двое суток. Вышли в ночь на 22 июня. Начало наступления всей армии — утро 25-го. До этого времени Марков действиями своего отряда должен был убедить красных, что армия начала движение к станции Шаблиевской и далее к мосту через Маныч вдоль железнодорожной линии Тихорецкая—Царицын. А утром 25-го основные силы — дивизии Боровского и Дроздовского — атакуют станцию Торговую в десяти вёрстах южнее. Разгромив там войска Сорокина, армия должна двинуться на Тихорецкую и далее — на Екатеринодар.
Шли ночь, шли день по раскалённой солнцем сухой степи. Спрашивали проводников калмыков: «Сколько ещё вёрст до зимовника?» Отвечали: «Не знаем. Ходить не знаем, на лошади — часа два». Вода — в стовёдерных бочках на колёсах: ведро воды на взвод и ведро воды на одну лошадь. Лошади просили добавки, и Марков приказывал дать. Остановились в самое жаркое время в большом зимовнике с прудом. До самой ночи лошади и люди пробыли в пруду.
Шли ещё ночь... 24-го с утра Марков взял конную сотню есаула Растегаева, двухорудийную батарею Миончинского и выехал вперёд. Плавными волнами шли по степи холмы и лощины. На горизонте впереди — лишь мутное марево.