Наука умирать
Шрифт:
Бетлинг обратился к Деникину:
— Как прикажете, ваше превосходительство? Толпа дала слово не трогать никого, но ручаться ни за что нельзя.
— Пойдём, — ответил Деникин. — Пойдёмте, господа. Благослови нас, Господи.
Все перекрестились и направились к выходу. Линьков подошёл к Маркову.
— Я буду рядом, — сказал он. — У меня есть оружие.
— Благодарю вас, на...
И Марков пожал плечами и вздохнул как перед тяжкой работой.
Колонна вышла на тёмную дорогу. Впереди — Костицын и 14 делегатов от гарнизона. За ними арестованные, окружённые
Солдаты, расположившиеся вдоль дороги, оживлённо зашумели. Костицын решительно и громко крикнул:
— Помните своё обещание: арестованных не трогать. Всякая попытка нападения будет отражена оружием.
Толпа зашумела громче, но никаких действий никто из солдат не предпринимал. Изношенные сапоги по щиколотку вязли в холодной мокрой грязи.
Толпа с первых же шагов сдавила маленькую тесную колонну. Самые злобствующие солдаты вплотную притискивались к юнкерам, которые решительно отталкивали их, а то и снимали винтовки и грозили штыками. «Бейте их прикладами!» — кричал Бетлинг. «Пьяных топчите в грязь, — добавлял Костицын. — Дали слово — пусть держат!»
Повернули на совершенно тёмную и особенно грязную улицу, и первый камень ударил в спину Маркову. Полетели комья грязи в охрану и в арестованных. «Товарищи, слово дали!.. Товарищи, слово дали!» — не переставал кричать Бетлинг.
Идти куда-то в ночь и ждать смерти! Ударят тяжёлым камнем, упадёшь, затопчут. Хотел ещё днём попросить у Линькова наган — это было неприлично: даст — нарушит закон, откажет — обоим будет стыдно.
Сзади подъехал сопровождающий броневик, и лучи его прожектора вырвали из тьмы озлобленные лица солдат. Солдаты кричали: «Смерть предателям!.. Мы слова не давали!.. Бей их, ребята!..»
Однако бросали, не столько камни, сколько мокрую грязь. Противно, но не смертельно. Бетлинг дал команду юнкерам, и те, повернувшись к толпе, выставили вперёд винтовки, оттеснили ближайших, самых активных. Булыжники продолжали лететь в конвоируемых пленников. Раненому генералу Орлову большой камень попал в лицо, булыжник — в генерала Эрдели. Камни то и дело попадали В Деникина и Маркова. Деникин обернулся к Сергею Леонидовичу и сказал дрожащим голосом:
— Что, милый профессор, конец?
— По-видимому.
Произнёс это, но откуда-то возникла надежда, что на дороге он не умрёт. Наверное, потому что повернули на главную улицу, где на балконах домов стояли люди и кричали: «Да здравствует свобода!» Женщины махали платками.
«Да здравствует ваша свобода!» — мысленно произнёс Марков. Может быть, это ему дамы машут платочками. Разве нет здесь доброжелателей? Вот и Линьков не отходит далеко и подбадривает.
На перронах и путях ярко освещённого вокзала ожидала новая нетерпеливо злобная толпа. Солдаты преградили дорогу к приготовленному вагону и кричали: «В арестантский их!.. В телячий!.. В вагон для лошадей!..» Набросились на сопровождающих членов Совета, ударили Костицына. Подбежал Линьков, закричал: «Своих комиссаров вьёте? Контра собралась? Перестреляю гадов!» И Бетлинг замахал шашкой, крича: «Товарищи, дали слово!»
Арестантского вагона не нашли и подали товарный, перевозивший лошадей, немытый, неубранный. «Не переживайте, Антон Иванович, — сказал Марков Деникину, подсаживая его, помогая забраться в вагон. — Христос в хлеву родился, и мы тоже в хлеву родимся для новой жизни».
С трудом втащили изуродованного Орлова. Уселись в вагоне прямо на мокрый скользкий пол в лошадиную грязь. Генералы молчали. О чём они молчали? О том, что такое забыть нельзя? О том, что те, кому не удалось убить их сегодня, попытаются сделать это завтра? О том, что тысячи злобно орущих солдат — это теперь их смертельные враги?
У вагона плакали женщины — жена и сестра Клецандо. Истерически кричал что-то угрожающее сын генерала Ольстера, размахивая пистолетом, который его денщик поспешно отобрал. Следом за арестованными в теплушку полезли члены Совета — они должны были сопровождать их до Быхова.
Наконец загудел паровоз, и поезд медленно тронулся. Кто-то дважды выстрелил из винтовки. Линьков облегчённо вздохнул и начал пробираться к выходу в город.
На Центральной улице слепили щедрые разноцветные огни кинотеатра. Здесь толпились солдаты, матросы и штатская публика. Трепались об асфальт тротуара широченные клёши матроса Руденко. Он вёл под руку местную красавицу, высокую, фигуристую, с глазами и причёской цвета тёмной ночи.
— Милая Розочка, — говорил он ей. — Я в полное владение отдал бы вам своё верное матросское сердце, но оно принадлежит революции.
— Я тоже за революцию, — ответила девушка. — Я была в эсерах, но теперь я большевичка. Завтра же запишусь в ячейку, и мы с вами, Олег, вместе будем бороться за революцию, и наши сердца будут биться рядом.
— Ваши милые ножки устали, Розочка. Полную вахту на ногах. Пора отдохнуть. Не зайти нам для отдыха в кинематограф? Там, видать, что-то вполне интересное.
Разноцветно светящаяся реклама предлагала:
«Увлекательный исторический фильм
из жизни проклятого прошлого
ТЁМНЫЕ СИЛЫ — ГРИГОРИЙ РАСПУТИН И ЕГО СПОДВИЖНИКИ
1-я и 2-я серии в один сеанс».
— Ой, я видела первую серию, — вспомнила Роза. — Там такие есть сцены с женщинами...
И она стыдливо хихикнула.
— Посмотрим сцены, — сказал матрос. — Революционер должен всё знать. Всё, против чего он борется. Идемте, Роза. Как раз время. Сейчас склянки будут бить.
У входа стоял поручик Линьков, дымя папиросой и решая, стоит ли идти в кино.
— Здравия желаю, товарищ поручик, — приветствовал его матрос. — Познакомьтесь: моя революционная подруга Розалия Ефимовна. Мы освободили угнетённый царским режимом еврейский народ и теперь сообща строим новую жизнь.
Поручик с радостью познакомился с девушкой.
— Пойдёмте на две серии в одном котле, поручик, — предложил матрос. — Посмотрим, как расправились с негодяем Распутиным без суда и следствия господа великие князья. А мы своих предателей сегодня защитили от народа.