Наука умирать
Шрифт:
В конце дня Леонтий Дымников входил в штаб армии в станице Ново-Дмитриевской. Раненый Романовский не прерывал работу и находился в своём кабинете, в доме рядом со станичным правлением — резиденцией Корнилова. Когда ему доложили, что прибыл офицер связи от Маркова, он приказал пропустить его к нему немедленно.
Начальник штаба сидел за походным столиком, держа забинтованную ногу на низенькой табуретке. Дымников увидел перед собой человека, ни на минуту не забывающего, о своём внешнем облике. Что выражается на лице, что означает данное движение или интонация голоса — всё это Романовский неустанно контролировал, будто управлял неким точным внутренним механизмом.
Офицера от Маркова встретил с радушием, доброжелательностью, но пристального оценивающего взгляда не скроешь. Усадил, расспрашивал о положении в бригаде, просил передать командиру благодарность за внимание и сочувствие, уверял, что рана пустяковая — в Екатеринодаре будет танцевать вальс на праздничном балу; Но и здесь подвох, оказалось, что вальс — это хитрая шутка: в Великий пост балы запрещены, а до Пасхи оставался почти месяц.
Заметив, что у поручика усталый вид, и узнав о бессонной ночи, приказал остаться на ночь в штабе и хорошо отдохнуть. Спросил, давно ли знает Маркова и других командиров, выказал одобрение и уважение, узнав, что Дымников участвовал в кутеповском карательном отряде. Как-то невзначай расспросил о родителях и, по-видимому, был весьма удовлетворён, узнав, что отец — профессор Петроградского университета.
Леонтий понимал, что длинные расспросы генерала и его любезности — всего лишь выяснение, что за офицер перед ним и что ему можно сказать. По-видимому, был ^вполне удовлетворён, и его «механизм управления» обликом несколько ослабил действие. Романовский спокойно откинулся на стуле, поправил раненую ногу, задумался, наверное, уже не о степени доверия к офицеру, а о тех сложных неожиданных вестях, которые принесёт поручик командиру 1-й бригады генералу Маркову.
— Сергей Леонидович, конечно, удивляется, почему до сих пор не получил приказ и диспозицию наступления на Екатеринодар, — сказал Романовский, глядя в глаза поручику, почти гипнотизируя его, стараясь, чтобы тот понял не только то, что говорится, но и то, что подразумевается. — И я бы на его месте удивлялся. Дело в том, что командующий сам лично разработал план наступления на Екатеринодар и переправы через Кубань совершенно неожиданный для противника. Лично сам. Понимаете, поручик? Для возможно большей секретности мне приказано довести план только до исполнителей. Даже его помощник и заместитель генерал Деникин посвящён в план лишь частично — ведь он болен бронхитом. Ваша 1-я бригада не участвует в захвате переправы, и поэтому Сергей Леонидович ещё не знает о плане Лавра Георгиевича. Теперь машина уже пришла в действие, и я имею право передать через вас генералу Маркову блестящий замысел командующего, — выговаривая слово «блестящий», странно понизил голос и на Дымникова смотрел вопросительно — понимает ли? — Ваша бригада остаётся в районе железнодорожного моста через Кубань, и противник ждёт удара именно отсюда, ведь 1-я бригада — это ударные силы армии. А переходить Кубань армия будет... Сейчас вы удивитесь, поручик. Армия идёт через паромную переправу у станицы Елизаветинской. Там всего один паром на 50 человек, или на 15 всадников, или на 4 повозки с лошадьми. Сегодня с утра Конная и 2-я бригады выступили в направлении на Елизаветинскую и захватили аул Панахес. 2-я бригада остаётся на ночь в ауле. Конная ночью захватывает паром. Завтра, 8 апреля, армия начинает переправу. Впереди — Корниловский полк под командованием подполковника Неженцева. 9-го начинается штурм города. В авангарде — Корниловский полк. Понимаете, поручик? Гениально!
— Понимая, ваше превосходительство. Конечно, гениально, — уныло согласился Дымников. — А ваша бригада так и будет стоять за рекой у моста?
— Не всё время. Когда переправится авангард и начнётся штурм, бригада генерала Маркова будет охранять переправу и обоз, раненых. Затем тоже переправится и вступит в бой. Если, конечно, к этому времени Екатеринодар ещё не будет взят, — и вновь что-то сложное, критическое или, может быть, ироническое сверкнуло во взгляде начальника штаба. — И что особенно меня восхищает в этом гениальном стратегическом решении — Лавр Георгиевич принимал его не в самом лучшем состоянии духа. Мы были с ним в гостях у кубанского атамана Филимонова, и Лавр Георгиевич за столом жаловался на утомление, говорил, что соскучился по семье, даже сказал, что когда возьмёт Екатеринодар, передаст его казакам, а сам будет только отдыхать. Правда, потом он сказал: «Если бы у меня теперь было десять тысяч бойцов, я бы пошёл на Москву». На это Филимонов обещал, что после взятия Екатеринодара у него будет «трижды десять тысяч».
Дымников не любил таких высоких, ничего, по его мнению, не обозначающих слов, как «долг», «честь» и им подобных, а в своих поступках ориентировался не на правила, не на чёткий внутренний механизм, а на нечто вроде интуиции. Что-то подсказывало ему, как надо себя вести, чтобы оставаться полноправным членом круга людей, среди которых живёт: ранее — это была петроградская интеллигентная молодёжь, затем — офицеры русской армии. Вернувшись в Георгие-Афипскую, он сразу же направился в штаб бригады на доклад Маркову, и офицеры, толпившиеся на солнышке перед домиком, занятым командованием, конечно, набросились на него с вопросами: что нового, куда пойдём, когда на Екатеринодар?..
— Ничего особенного. Романовский легко ранен — в ногу навылет. Продолжает обычную работу в штабе.
Даже другу Ларионову он ничего не сказал. А тот рассказывал о слухах, с утра волновавших офицеров: будто бы поведут их не на Екатеринодар, а на Новороссийск, а если не так, то переправа через Кубань в каком-то неизвестном месте на паромах...
Дымников заметил, что поручик Корнеев стоит в стороне, не участвует в разговорах, угрюмый, бледный, чем-то напуганный. Спросил Ларионова:
— Чего это он?
— Сопровождал подводы с припасами, и исчезла бочка спирта. Испарилась. Марков вызвал — вот и ждёт расправы.
— Меня примут раньше. Вот уже и вызывают.
— Поручик Дымников, к его превосходительству! — крикнул дежурный офицер с крыльца штабного дома.
Офицеры, наслаждаясь весенним многообещающим солнечным блеском и неожиданным отдыхом перед походом неизвестно куда, продолжали лёгкие разговоры. В центре внимания оказался молодой капитан Павлов [39] с живым выразительным лицом студента, увлечённого мировыми проблемами, с аккуратными усиками и добродушной улыбкой. Знали, что он ведёт подробные записи в дневнике о походах и боях марковцев.
39
Павлов Василий Ефимович — капитан. Участник 2-го Кубанского похода. С июня 1918 г. — помощник командира, затем — командир 7-ой роты, в 1919 г. — командир батальона в 3-м Марковском полку. В эмиграции во Франции. Осенью 1925 года был в составе Корниловского полка во Франции. Умер после 1964 году Эпизод, о котором идёт речь в романе, упомянут в книге «Марков и марковцы» (М., 2001, с. 141).
— Василий Ефимович, сознайтесь: мемуары хотите писать?
— Может быть, и напишу, если доживу до конца войны.
— А о генерале Маркове что напишете?
— Разве о нём можно сказать и написать что-то плохое? Если не я, то кто-то другой обязан рассказать России о нашем замечательном командире.
— А о том, что он к пулемётчицам и сёстрам ходит, тоже напишите?
— Я этого не знаю.
— Одни знают, другие догадываются. Помните, мы его ночью встретили? В мемуарах ничего нельзя скрывать.
— Но... Я же не знаю точно. Как-нибудь придумаю, что написать. Напишу, что он ходил кое к кому, кое-куда.
— Подумают, что в сортир.
Офицеры захохотали, и Павлов вместе с ними.
В обычной казачьей горнице с иконами, картинками, цветами Дымников докладывал о своей поездке Маркову и Тимановскому, сидя перед ними за простым столом, покрытым вышитой скатертью. Пересказал всё, что ему сообщил Романовский, стараясь говорить по-военному бесстрастно, однако, глядя на нервно краснеющее лицо Маркова, сбивался на какое-то нелепое сочувствие. Когда он закончил, Марков взглянул на Тимановского и начал:
— Итак, 1-я бригада, лучший в армии Офицерский полк будут охранять обоз, твою мать! Спасибо, поручик. Вы хорошо доложили. Даже уточнять нечего. Возвращайтесь в полк и доложите всё Кутепову. И мы, Степаныч, пошли к офицерам.
Взял нагайку, поиграл ею, направился к двери, о чём-то раздумывая на ходу. О чём-то неприятном. Может быть, о странных изменениях в отношениях людей?
— Подождите, Сергей Леонидович, я трубочку закурю, — остановил его Тимановский, доставая свою любимую.