Наулака: История о Западе и Востоке
Шрифт:
Правда, Тарвина застал врасплох вопрос кондуктора о том, как же он намерен поступить с выборами. Но и здесь он нашёлся что ответить. Он сказал, что этот вопрос уже решён. Чтобы объяснить кондуктору, каким же именно образом был решён этот вопрос, он должен был бы посвятить его в подробности ещё одного плана, но поскольку и здесь нужна была строжайшая тайна, то сделать это оказалось невозможно, да и не нужно.
Однако теперь он задавал себе вопрос, сработает ли его манёвр и сдержит ли миссис Матри своё слово: телеграфирует ли она в Ратор о результатах выборов? Забавно, что пришлось поручить женщине эту миссию — дать ему знать о том, стал ли он членом Законодательного собрания штата Колорадо или нет? Но ведь она была единственным
Когда он успел вполне смириться с тем, что глазам его не суждено больше увидеть белого человека, а ушам — услышать вразумительную речь, повозка въехала в узкое ущелье между двумя горами и остановилась перед точной копией здания станции Равут. Дом имел форму куба и был выстроен из красного песчаника, но зато (Тарвин готов был встать перед ним на колени за это) в нем было полно белых людей. Все они были раздеты почти донага и лежали в шезлонгах на веранде, а рядом с каждым стоял видавший виды чемодан из воловьей кожи.
Тарвин, с трудом распрямляя затёкшие ноги, выбрался из телеги. Лицо его превратилось в маску из пыли. Такую пыль оставляет после себя песчаная буря или циклон. От заглаженных складок на его одежде не осталось и следа, а его некогда чёрная американская визитка на четырех пуговицах стала жемчужно-белой. Невозможно было сказать, где кончались его брюки и где начинались ботинки — они сливались в одно целое. Пыль падала с него и клубилась в воздухе при каждом его движении. Он было начал горячо благодарить Господа за благополучное окончание путешествия, но мучительно закашлялся от пыли. Протирая страдающие от режущей боли глаза, он шагнул на веранду и произнёс:
— Добрый вечер, джентльмены. Нет ли здесь чего-нибудь выпить?
Никто не приподнялся, чтобы поприветствовать его, правда, кто-то позвал слугу. А один из присутствующих, человек с невыразительным бесцветным лицом, одетый в просторное платье из тонкого жёлтого шелка, сидевшее на его фигуре, как шелуха на высохшей скорлупе ореха, кивнул Тарвину и спросил совершенно незаинтересованным тоном:
— А вы здесь от какой компании?
«Как? Неужели и здесь они тоже есть?» — подумал Тарвин, расценив этот вопрос как тайный пароль, по которому коммивояжёры всегда и везде узнают друг друга.
Он прошёл вдоль длинного ряда и каждому с чистосердечной радостью и благодарностью пожал руку и лишь потом задумался над тем, чем Восток отличается от Запада, и спросил себя, неужели эти праздные, изнывающие от безделья, неразговорчивые люди могли иметь какое-то отношение к той профессии, с представителями которой в поездах и отелях он уже много лет обменивался как товарами, так и занимательными житейскими историями и политическими прогнозами? Нет, это были лишь их испорченные, слабые копии, вялые пародии на тех проворных, агрессивных, весёлых и наглых животных, что назывались коммивояжёрами Запада. Но, может быть, он не прав, и боль в спине, напомнив о себе, заставила его признать это — может быть, все они прибыли сюда, в это захолустье, где царили лень и запустение, при посредстве телеги, запряжённой буйволами, как выразился бабу.
Ему принесли большой стакан виски с содовой, и он засунул в него свой нос и выпил все до дна; потом бросился в свободный шезлонг и снова оглядел всю честную компанию.
— Кто-то из вас спросил меня, какую компанию я здесь представляю. Я представляю здесь самого себя, так же как и все на этом свете. Я путешествую ради удовольствия.
Он не успел сообразить, насколько нелепым было это заявление, ибо в следующий момент раздался взрыв смеха: так смеются лишь те, кому давно не удавалось повеселиться от души.
— Ради удовольствия! — воскликнул один из них. — Боже всемогущий! Удовольствия! За удовольствием надо было ехать в другое место.
— Собственно говоря, а почему бы и нет? Да здесь скорее умрёшь, чем сделаешь какое-нибудь дело, — сказал другой.
— С равным успехом можно попытаться выжать кровь из камня. Я сижу тут уже целых две недели.
— Вот это да! А чего же вы ждёте?
— Мы все здесь сидим уже больше недели, — проворчал четвёртый.
— Что же у вас тут за дело? Чем вы тут промышляете?
— Вы, наверное, американец, да?
— Да, я из Топаза, штат Колорадо. — Сказанное не произвело на них никакого впечатления. С тем же успехом он мог бы говорить по-гречески. — Так что же случилось?
— Ну как же, вчера король женился на второй жене. В городе до сих пор бьют в гонг. Он пытается закупить обмундирование для нового кавалерийского полка, который будет откомандирован в ведение правительства Индии, а кроме того, он поссорился с политическим резидентом. Я целых три дня обивал пороги дома полковника Нолана. Он говорит, что ничего не может сделать без разрешения верховного правительства. Я хотел перехватить короля, когда он выходит из дворца, чтобы поохотиться на кабанов. Я каждый день пишу первому министру, если только не объезжаю город верхом на верблюде. А вот вам пачка писем, в которой фирма спрашивает меня, почему я бездействую.
Минут через десять Тарвин начал догадываться, что все эти усталые, измученные люди представляли интересы полдюжины различных фирм Калькутты и Бомбея. Как и каждую весну, они без всякой надежды на успех осаждали королевский дворец, пытаясь получить хоть что-то по счетам с должника, которым был сам король. Его Величество заказывал все подряд, без разбору, и в огромных количествах — расплачиваться же за покупки очень не любил. Он покупал ружья, несессеры, зеркала, дорогие безделушки для каминной полки, вышивки, сверкающие всеми цветами радуги ёлочные украшения, седла и сбрую, почтовые кареты, экипажи с четвёрками лошадей, духи, хирургические инструменты, подсвечники, китайский фарфор — поштучно или оптом, за наличные или в кредит, как заблагорассудится Его Королевскому Величеству. Теряя интерес к приобретённым вещам, он тут же утрачивал и желание платить за них, так как мало что занимало его пресыщенное воображение дольше двадцати минут. Иной раз случалось так, что сама покупка вещи удовлетворяла его сполна, и ящики с драгоценным содержимым, прибывавшие из Калькутты, оставались нераспакованными. Мир, воцарившийся в Индийской империи, мешал ему взяться за оружие и направить его против своих собратьев-королей, и он лишился единственной радости и забавы, которая тешила его самого и его предков на протяжении целых тысячелетий. И все же он мог играть в эту игру и сейчас, правда, в несколько видоизменённой форме — воюя с приказчиками, тщетно пытающимися получить с него по счёту. Итак, по одну сторону стоял сам политический резидент государства, посаженный на это место для того, чтобы обучать короля искусству управления, и главное, экономии и бережливости, а по другую сторону — точнее сказать, у дворцовых ворот, обыкновенно находился коммивояжёр, в душе которого боролись презрение к злостному неплательщику и присущее каждому англичанину благоговение перед королём.
И когда Его Величество выезжал из дворцовых ворот, чтобы предаться удовольствиям на кабаньей охоте, на конных бегах, на плацу, где перед ним маршировали его войска, или в лавках, где он заказывал все новые и новые никому не нужные безделушки, и даже тогда, когда он делал судорожные попытки сладить со своими женщинами, которые знали о королевских счетах значительно больше, чем даже сам премьер-министр, — он должен был постоянно помнить об этих двух персонах — политическом резиденте и торговом агенте. За всем этим стояло правительство Индии, категорически отказывающееся гарантировать уплату долгов короля в время от времени посылающее ему на синей бархатной подушечке усыпанные бриллиантами ордена, призванные подсластить увещевания политического резидента.