Наумовна. Начало
Шрифт:
Шмелёва поджала губы, молча сложила руки на груди и прикинулась валенком. Нет, в груди было всё так же больно. В голове были все те же вопросы. Но вдруг стало чуть легче дышать что ли.
Выдающегося учёного Филиппа Шмелёва похоронили через три дня с большими почестями и оркестром, который нанял НИИ. Лишь Агриппине было бы легче, если бы без всех этих коллег, если бы одна… Она бы выплакалась, но даже тут пришлось держать лицо, потому что этого самого лица не было на всех остальных. Даже Макаровна подвывала образцово-показательно, придав всей этой пышности какого-то неуместного фарса.
А
– Нет, нет, езжайте домой, – Наумовна встала у двери своей квартиры и строго посмотрела на сына.
– Мам, но как же? Мы хотели остаться на пару дней, присмотреть за тобой, – принялся было говорить он, но напоролся на материнский взгляд и замолчал.
– Так, родственники, – она выразительно оглядела толпу, стоящую на лестничной площадке, – прошу вас запомнить одну вещь: я не инвалид. За мной не надо ходить, меня не надо жалеть, и ответственно говорю вам, что меня не надо опекать. Если мне будет нужна чья-то помощь, то я буду в состоянии связаться с вами. А теперь прошу всех покинуть мой подъезд, – указала она в сторону лестницы.
Все переглянулись и… решили сделать вид, что ничего не слышали. И возможно, женщина не устояла бы, если бы на помощь не пришла верная подруга. Марька Макаровна шумно чихнула. Все тут же повернулись к ней.
– Ой, что-то… аллергия у меня на похороны какая-то. Так, Гриппка, ты заходи, если будет желание. А я пошла. Нечего моим старым костям у чужих дверей стоять, – продекларировала она и медленно поплелась к лестнице. – А ну-ка, Филька, помоги спуститься. И ты Мишка тоже.
Парни послушались и, подхватив бабушкину подругу под локотки, принялись спускать ее вниз. Остальные не допущенные до дома гости переглянулись и по одному принялись уходить. Наумовна удовлетворенно кивнула.
– Мам, обещай, что позвонишь, если тебе что-то понадобится. Или ты плохо себя чувствовать будешь…, – окликнул ее сын.
– Обещаю, – кивнула она. – Но без предупреждения не приходите. Не пущу, – вздернула она подбородок.
Квартира встретила ее полной тишиной. Всё здесь было ровно так, как она оставила утром. Вот только теперь парадного костюма Филиппа в шкафу не было. Она сняла верхнюю одежду, тяжело ступая прошла в гостиную и упала на диван. Сил не было даже на то, чтобы заплакать. Просто сидеть и считать каждый вдох, чтобы понять, что еще живая.
Она запустила руку в карман кофты и вытащила белый лист бумаги, сложенный вдвое. Письмо от мужа. То самое, которое она до сих пор не решилась прочитать. Ведь если прочитает, то это будет, как прощание. Так, как будто… его больше никогда не будет рядом.
На глаза снова навернулись слезы. Наверное, не стоит больше откладывать. Нужно просто развернуть это письмо и прочитать, а потом все же дать волю чувствам и порыдать, как давно стоило сделать. Негнущимися пальцами она раскрыла лист и… поняла, что нужно идти за очками. Бисерный убористый почерк мужа сейчас было просто не разглядеть.
Очки для чтения нашлись на полке с книгами. Наумовна водрузила их на нос и вновь села на диван. Раскрыла письмо и принялась читать:
«Дорогая моя жена, Гриппочка моя! Знаю, меня уже нет. Прости, нужно было давно тебе сказать, но я хотел оградить тебя от этого. Врачи сказали, что пересадку делать поздно, а что-то другое просто не поможет. Зато я закончил все свои земные дела.
Но сейчас дело не во мне. Дело в тебе. Гриппочка моя, я знаю, как тебе сейчас больно и тяжело, но это жизнь. Мы с тобой прожили хорошую совместную жизнь. Счастливую. Теперь тебе придется жить счастливо без меня. Я знаю, что в последнее время моя научная деятельность была твоим основным занятием. Ты всегда была моим тылом. Если бы не ты, я бы точно не написал ту научную статью, и не смог бы набрать столько инициативных учёных… Многое пришлось бы отложить, если бы не ты. За это я безмерно тебе благодарен. Но сейчас прекрасно понимаю, что забот у тебя с моим уходом заметно убавится. А без дела ты сидеть не сможешь. Характер у тебя не тот.
Там, в тумбочке на нижней полочке лежит красный блокнот. Он подписан, ты его быстро найдешь. Знаю, то, что я сейчас пишу, сначала покажется тебе бредом, но твоя сила в том, что ты учишь людей любить. Вокруг тебя совершенно не бывает другой атмосферы. Ты, как вихрь, притягиваешь людей друг к другу, что я замечал не единожды. Да что там, ты весь мой институт переженила.
Гриппочка моя, любовь моя, душа моя, я хочу, чтобы ты занялась своим главным призванием. Я хочу, чтобы ты дала возможность людям увидеть рядом с собой родную душу. Хочу, чтобы ты дала людям шанс.
И еще, когда мы встретимся ТАМ, я хочу, чтобы блокнот был полностью заполнен. Ты же меня не подведешь? Знаю, что нет.
Ты знаешь, я не верю в религию и прочее, но я точно знаю, что есть какая-то форма существования потом. Я люблю тебя, моя душа. И буду ждать. Но я не хочу, чтобы ты торопилась. Просто восприми это всё, как новое приключение. Оно всего лишь будет без меня, вот и всё. Новый этап в жизни, который тебе придется пройти. А как пройдешь, ты же мне всё расскажешь?
Моя Гриппочка, одно я знаю точно: люди умирают, а любовь всё равно остается.
С любовью, твой муж Филя, которого ты научила любить».
Агриппина сложила письмо и почувствовала, как по щекам побежали горячие слёзы. Он так и не научился правильно формулировать мысли, если они не касались предмета его изучения. И смерть он, наверное, принял, как одну из форм физического проявления жизни. Боже, она это в нем и обожала. Он любил всё, к чему прикасался. И ее тоже. Точнее, любил ее, и всё остальное тоже. Гриппа была всегда на первом месте. Всегда. А теперь что?
Тихонько подвывая, она поднялась с дивана, сняла очки и отправилась в спальню. Бросила письмо на тумбочку легла на кровать с намереньем пролежать на ней не меньше месяца. Душа болела, сердце болезненно трепыхалось в груди, а мозг всё еще не мог поверить… Видимо, смирения в ней мало, чтобы так жить.
Все последующие дни Наумовна вставала с кровати только чтобы поесть один раз в день и сходить в уборную. Откуда появлялась еда в холодильнике, она не задумывалась. Да и в квартире было чисто, и предметы кто-то с места на место переставлял.