Наваждение – книга 1
Шрифт:
Попытка Элистэ сосредоточиться на будущем приятном приобретении не увенчалась успехом, и глаза ее, против воли, перебежали на лицо Дрефа сын-Цино. Ей всегда было неприятно, даже тягостно наблюдать за участием Дрефа в Восхвалении. Сама не зная почему, она стыдилась, чувствовала какую-то странную униженность за Дрефа; а это, конечно же, просто абсурдно. Дреф сын-Цино, серф по рождению и воспитанию, всего лишь выполнял возложенные на него природой обязанности. Вряд ли эта церемония так тяжело на него действует – ведь несмотря на незаурядный ум, он едва ли обладает столь же утонченной чувствительностью, как его Возвышенные хозяева. Было бы ошибкой воображать, что он страдает от унижения так же, как страдала бы она, оказавшись в подобной ситуации. Тем не менее ей не хотелось сейчас на него
По команде дворецкого церемония началась, и серфы приступили к действу согласно освященной веками традиции. Сначала раздались дружные восклицания благодарности за благополучное возвращение сеньора. Потом традиционные поклоны – до земли, призванные выразить одновременно почитание и страх. Затем Парад Коленопреклоненных, такой непростой для стареющих суставов; далее – так называемая Мольба о Прощении, произносимая всеми присутствующими монотонным речитативом. Маркиз во Дерриваль жестом отпустил грехи, после чего собравшиеся слуги осмелились поднять глаза. Общеизвестно, что магический взгляд Возвышенных обладает смертоносной силой. Следовательно, это воздействие надо усилием воли сдерживать, чтобы низшие могли безопасно смотреть в глаза Возвышенному. В последние годы эта легенда вызывала все больше сомнений, однако мало кто осмеливался совершенно пренебрегать ею. Но Дреф осмелился, и его сестра тоже. Их глаза не отрывались от лица маркиза на протяжении всей церемонии.
Восхваление продолжалось, и Элистэ нервничала, раздираемая беспокойством и нетерпением. Солнце опустилось ниже, тени удлинились, но жара оставалась невыносимой. Ладони девушки чесались от пота, кружевные митенки стали отвратительно влажными. Прикрывшись на мгновение зонтиком, она сняла их. Пусть это кого-то шокирует, ей уже все равно.
Но никто ничего не заметил. Маркиз и головы не повернул в ее сторону. Он смотрел на серфов, которые безжизненно проделывали ритуальные прыжки. Без особого энтузиазма они кружились, подпрыгивали, пританцовывали. Движения их были небрежны и откровенно вялы. Маркиз заметил это и нахмурился. Он привстал со своего места, взглянул на дворецкого и постучал кнутовищем о стенку экипажа. Дворецкий немедленно хлопнул в ладоши, подпрыгивания стали более энергичными. Но принудительное оживление длилось недолго, и маркиз хмурился все больше.
Взгляд Элистэ снова упал на Дрефа, чье одеревенелое дерганье выражало полное безразличие, граничащее с оскорблением. Вдруг, словно почувствовав ее взгляд, он обернулся и посмотрел на нее. Лицо его было абсолютно безжизненным, нарочито бесстрастным, но почему-то боль пронзила Элистэ, ее охватило такое острое отчаяние и стыд, что слезы навернулись на глаза. Она и сама не поняла причины – может, какое-то странное наваждение? К счастью, все быстро прошло. Дреф отвернулся. Ее непонятные слезы высохли, а газовая вуаль скрыла мгновенную слабость.
Подпрыгивания подошли к концу, и Восхваление завершилось Большим Запевом, так же безо всякого воодушевления. Наконец последний дрожащий крик затих, маркиз, в знак принятия славословий, отрывисто кивнул, и коленопреклоненные серфы поднялись. Большинство из них взмокли от пота из-за вынужденных усилий, одежда покрылась грязью. Выражение лица его светлости оставалось угрюмым, представление не оправдало ожиданий. Слишком мало пота пролилось в его честь, дань уважения отдавалась неохотно, и раздражение маркиза ничуть не улеглось. Он жаждал вида страданий более сильных, чем его собственные, – только так можно восстановить душевное равновесие. Он вытащил обшитый кружевом носовой платок, промокнул вспотевший лоб и небрежно взмахнул им. Это являлось знаком для Борло сын-Бюни – дерривальского кузнеца и послушного вершителя хозяйского правосудия – начинать вторую часть представления,
– Господин, позвольте мне сказать? – попросил Дреф тихим, но звучным голосом. Выпрямившись во весь рост, он держался с достоинством, несмотря на свои лохмотья.
Эта бессознательная гордость неуловимо раздражала маркиза, чье нынешнее состояние требовало только проявлений почтительности. Не потрудившись ответить, он повернулся к дворецкому и щелкнул пальцами. Взволнованный слуга подбежал к Дрефу и положил руку ему на плечо. Юноша небрежно сбросил ее.
– Всего одно слово, ваша милость, – настаивал он. – Я умоляю вас.
«Умоляю» подействовало успокаивающе, и у маркиза, похоже, возникли какие-то сомнения.
– Почему бы и нет? – проговорила Элистэ, беспечностью маскируя щемящее предчувствие.
– Ну хорошо, – уступил он. – Только покороче.
Удивленный ропот пробежал по рядам серфов Резкой бранью дворецкий успокоил их, по все же не до конца.
– Господин, я прошу помиловать серфа Зена сын-Сюбо. – Дреф говорил быстро, понимая, что терпение хозяина на исходе. – Я умоляю вашу милость смягчить наказание этого серфа, и вот по каким причинам. Во-первых – сын-Сюбо молод, горяч, слишком впечатлителен и легко подвержен сомнительным влияниям Будьте снисходительны к нему, господин. Он уже осознал свои ошибки и отныне станет умнее. Во-вторых – серф сын-Сюбо слаб здоровьем. С раннего детства этот послушный слуга вашей милости страдает припадками и обмороками, учащенным сердцебиением, у него случалась даже остановка дыхания. Он органически не может выносить физических нагрузок. Вот почему я умоляю вашу светлость проявить великое милосердие, являющееся отличительной чертой благородных Возвышенных, воздержаться от наказания и внять мольбам ослушавшегося, но искренне раскаявшегося слуги.
Попытка оказалась неплоха, но отцу она крайне не понравилась. По мнению Элистэ, причина была очевидна – Дреф говорил слишком складно, гораздо лучше самого маркиза. Эти отточенные, продуманные фразы звучали странно из уст серфа, а плавное красноречие казалось пародией на разговор господ. Несмотря на то что Дреф неукоснительно соблюдал все правила приличия, употреблял положенные обороты речи, стоял с непокрытой головой в знак уважения к своему господину и не поднимал глаз, – несмотря на псе это, его почтительность не убеждала. Юноше так и не удалось усвоить приемы раболепия, да он, видимо, и не старался. Его речь, внешность, манеры раздражали маркиза еще больше. Сверкнув налитыми кровью глазами, он с деланным спокойствием произнес:
– Ступай прочь.
Дреф не тронулся с места.
– Господин, выслушайте меня, – настаивал он, и ропот стоявших позади него серфов усилился. – Вы великий, знаменитый и счастливый. Вы обладаете богатством, титулом и властью. Вам многое дано – почти все, что ценится в этом мире. И, конечно же, вам так легко выказывать щедрость и снисходительность к тем, кто менее вас обласкан судьбой. Молю вас, проявите великодушие, окажите милость Зену сын-Сюбо и тем, чьи жизни вверены вам судьбою.
Теперь стало еще хуже. Не следовало ему сравнивать власть Возвышенных со слепым даром судьбы. Намек на возможное непостоянство этой власти вряд ли придется по вкусу маркизу. И опять же эта безукоризненная, отточенная речь!
Побагровев от гнева, маркиз лишь проскрежетал:
– Назад!
Дреф тоже покраснел, но продолжал стоять на месте.
– Господин, этот ничего не стоящий вам акт милосердия снискает благодарность и признательность ваших слуг…
– Они и так принадлежат мне по праву, – ухмыльнулся маркиз и, повернувшись к Борло, приказал: – Веди.
Тот направился к конюшне.
– Господин, только подумайте… – попытался снова Дреф, но на сей раз был остановлен.
– Довольно! – Рука маркиза крепко сжала рукоять хлыста. – Назад, или нам придется наблюдать двойную порку. – Голоса он не повышал, но его покрытое испариной лицо зловеще потемнело.