Наваждение страсти

Крейг Джэсмин

Турчанка посмотрела на Шарлотту и леди Аделину.

– Перед едой нужно вымыть руки. Служанка открыла краник, и на руки турчанке полилась горячая вода. Струйки ее стекали в миску.

– Теперь ваша очередь, – по-прежнему чуть насмешливо сказала пожилая женщина. – И не забывайте, вы должны есть только правой рукой. А левая пусть лежит спокойно у вас на коленях.

Шарлотта перевела тетушке это распоряжение, однако леди Аделина отнеслась к словам турчанки скептически:

– Ее совет имел бы смысл, если бы на столе были ножи и вилки. Но я ничего такого не вижу.

Шарлотта поспешила

перевести это пожилой женщине. Турчанка явно была позабавлена.

«А нам здесь ножи и вилки ни к чему, – заявила она и, закатав рукав шелкового кафтана, обнажила руку почти до локтя.

Служанка повязала ей салфетку. Пожилая женщина наклонила голову и произнесла короткую молитву. После чего окунула правую руку в миску, стоявшую перед ней, выудила оттуда пригоршню риса, положила его на кусок лепешки и с подчеркнуто равнодушным видом принялась есть. Она использовала вместо ложки пальцы и время от времени кивком приказывала служанкам подложить в быстро пустевшую миску мясных шариков или каких-то странных ярко-зеленых овощей.

В глазах женщины, устремленных на Шарлотту и леди Аделину, плясали искорки смеха.

– В этой стране пальцы считаются самыми лучшими столовыми приборами, – пояснила она. – Прошу вас, сударыни, отведайте блюда, которые были приготовлены ради вашей услады.

Шарлотта колебалась лишь какую-то долю мгновения. А затем решила, что заполнить пустоту в желудке гораздо важнее, чем соблюсти правила этикета, принятые в Англии – стране, от которой ее отделяло около двух тысяч миль. Тетушка боролась с условностями дольше, но, в конце концов, голод взял верх, и она не устояла перед аппетитным запахом жареного мяса и горячих овощей.

– Мясо великолепно, – вежливо сказала Шарлотта, стараясь позабыть о том, что она и ее соседки по столу берут рис руками и более или менее аккуратно отправляют в рот. – Это жареный барашек?

– Да, это барашек, изжаренный на вертеле, – ответила женщина, выражение лица которой смягчилось. – Это хорошо, что вы не цепляетесь за обычаи своей страны. Так вам будет гораздо легче.

Я в свое время, увы, не проявила столь похвального благоразумия. Когда меня сюда привезли, я первые восемь дней вообще отказывалась от пищи. Тогдашний главный евнух испугался, что я умру, и насильно влил мне в горло через трубочку буйволиное молоко с медом. Впечатление было не из приятных.

– Когда вас сюда привезли… Вы хотите сказать, мадам, что вы не турчанка?

Пожилая женщина грациозно вытерла пальцы салфеткой. Она долго молчала, потом, наконец, ответила:

– Да, я родилась не здесь, а во Франции. На ее губах вновь заиграла язвительная усмешка.

– Позвольте представиться вам, сударыни. Я Мари-Клер де Сен-Мишель, дочь маркиза де Сен-Мишель Гренобльского.

Шарлотта чуть не поперхнулась рисом. Мари-Клер откинулась на подушки, явно забавляясь шокирующим эффектом, который произвели ее слова. Обретя дар речи, Шарлотта перевела тетушке, что сказала Мари-Клер. Леди Аделина, естественно, опешила. Какое-то время с ее губ слетали только нечленораздельные восклицания, затем она немного пришла в себя и пролепетала:

– Но как, скажите на милость, дочь французского маркиза могла очутиться в гареме турецкого эмира?

Шарлотта перевела ее вопрос на французский. Мари-Клер опустила взор. Казалось, она пристально всматривается в свое туманное прошлое.

– Меня взяли в плен пираты, – наконец призналась она. – Эмир Ибрагим говорит, что теперь этих пиратов разгромили, но в 1789 году они все еще были грозой Средиземного моря.

– В 1789 году? – ахнула Шарлотта. – Но ведь с тех пор прошло почти сорок лет! Неужели вы сорок лет живете в гареме? Не может быть!

На сей раз улыбка Мари-Клер была более искренней.

– Почему не может?

– Но… значит, вы покинули Францию еще до революции? Невероятно!

– Смех и грех, да? Мой отец боялся за мою жизнь и решил отослать меня к моим кузенам на Мартинику. Однако на корабль напали пираты. Недавно эмир Ибрагим навел во Франции справки о моих родственниках, и выяснилось, что мой отец, мать и все братья были приговорены робеспьеровским Комитетом общественного спасения к смертной казни. Так что в некотором смысле пираты спасли меня от смерти.

– Вы хотите сказать, что вы с эмиром… что вы были…

– Наложницей эмира? – сухо спросила Мари-Клер.

– Да. – Шарлотта с трудом проглотила слюну, чувствуя, как к горлу подкатывается комок тошноты. – Неужели вы сорок лет были его наложницей?

– Нет, я никогда не была наложницей эмира. Пираты продали меня его отцу Али Мустафе, человеку весьма преклонного возраста – ему было уже около семидесяти. Спустя пять лет Али Мустафа умер, но, слава Богу, я успела привлечь его внимание, и мне удалось забеременеть. Правда, у меня родилась девочка, но и это было неплохо. Вы скоро и сами убедитесь, что рождение ребенка – пусть даже девочки – обеспечивает женщине весьма почетное место в гареме. Так что вы должны молиться, чтобы Бог поскорее даровал вам дитя, пока эмир Ибрагим не потеряет к вам интереса.

– Что она говорит? – перебила пожилую женщину леди Аделина. – По-моему, что-то про рождение дочери, да?

Шарлотта с большими купюрами перевела на английский историю Мари-Клер. Леди Аделина с сочувствием поглядела на француженку и участливо поинтересовалась:

– Ваша дочь живет с вами?

Мари-Клер рассмеялась. Впервые за все время разговор ее позабавил.

– О нет, что вы! Она вышла замуж двадцать пять лет назад, когда ей исполнилось четырнадцать. У меня два внука, оба уже тоже женились и стали отцами семейства.

– Но почему вы до сих пор не покинули гарем? – воскликнула Шарлотта, от изумления позабыв о том, что надо быть тактичной. – Ведь отец эмира умер тридцать пять лет назад. Почему вы не вернулись во Францию?

Мари-Клер перестала улыбаться.

– А вы сами посудите, мадемуазель. Меня же продали Мустафе, отцу эмира. А рабыня не имеет права вернуться на родину даже после смерти своего хозяина. Да и потом… зачем мне было возвращаться? Дочь моя живет здесь, и нам позволяют с ней часто видеться. А порой я навещаю и жен своих внуков, вижусь с правнуками. Во Франции я никому не нужна. Все мои родственники погибли, и для меня это, наверное, даже лучше. Они вряд ли захотели бы знаться со мной – с рабыней, у которой есть незаконнорожденная дочь.