Наваждение. Тотемская быль
Шрифт:
– Как?
– По-всякому, прежде всего молитвой, не поможет, сделаем так, чтобы ему в твоем теле стало неповадно.
– Да разве ж он там?
– Знамо дело, где же еще?
– Я крест теперь не снимаю, нечистый креста боится.
– Видел я, как он боится, мало креста, надо слово Божие против него…
– Страшно мне!
– Зато потом, когда
– Я согласна, – прошептала Аленка, – только бы душу не погубить.
– Бог даст – справимся….
Cкучно зимой в деревне. Летом хоть и работы невпроворот, а все радостнее, солнышко светит, лес полон грибов и ягод, речка Царева журчит на перекатах. Она хоть не велика, не как Сухона, но все-таки лучше, чем одни лесные чащобы.
Замуж Аленку отдали хоть и в соседнюю волость, недалече, но все равно – чужбина. Она выросла в большом селе Устье-Печенгском, привыкла, когда много народу, особенно летом. По Сухоне идут струги и барки. Кого только не повидаешь в этих местах: купцов русских и иноземных с товарами, стрельцов государевых, кои посланы на Сухону искать разбойных людей.
Сама Аленка разбойников не видала, но соседские парни говаривали, будто стан у них был на том, на диком берегу, в устье малой речки. Там жили и хоронились под ветлами, а как завидят стружок купеческий – на весла и давай грабить. Атаман у них был из войска самого пана Лисовского, а помощник у него – местный одноглазый Семка по прозвищу Кривой. Когда шайку окружили, атаман обернулся соколом и улетел, Семка бросился в воду, превратился в налима. Стрельцы его ловить, а он скользкий, извернулся и ушел на глубину. Остальных разбойников повязали и увели в острог. Больше о речных татях в округе не слыхивали. Весело было в родной деревне, не то, что на новом месте. Аленка сильно скучала в Павлецове. Девичество давно позади, она – мужняя жена, и место ее в доме мужа.
Если по правде, никакого дома у них нет, большая изба с зимовкой принадлежит свекру Дружине Шихову. Федины хоромы остались в деревне Криволаповской. Летом там еще ничего, жить можно, но на зиму надо перебираться ближе к теплу. Федя ремеслу не обучен, все время с землей и скотиной. Старый дом, долгие годы не видевший плотницких умелых рук, на зиму превращался в холодный сарай. В прошлом году поздней осенью перебрались они к родителям в Павлецово. Федор обещал летом избу поправить и утеплить. Где там, как началось лето, даже не вспомнил, а тут еще этот «нечистый» со своими снами.
– Скорее бы снова тепло, отъехать назад в Криволаповскую, может, тогда и нечистый отвяжется, – думала молодая жена. – За лето Федя расстарается, починит избу, и заживут они по-людски.
Она боялась, что недовольный муж вернет ее домой, это же вечный позор на весь род. Но как же перетерпеть эту напасть с нечистым?
Аленке было страшно от одной мысли, что сам князь тьмы позарился на ее грешное тело. Но, с другой стороны, она внутренне противилась тому, что говорила родня. Ничего плохого ночной пришелец ей не делал, наоборот, столько
От Федора она ничего подобного не видала. С мужем все было буднично. Он задирал ей исподку, недолго кряхтел, раскачивая кровать, быстро утолив похоть, поворачивался спиной и усыпал. Ей хотелось еще ласки, но муж понятия не имел, как это хорошо просто погладить перси любимой жены, ощутить как кровушка вскипает в каждой частичке тела, а сердце учащенно бьется.
Ночной гость, напротив, хорошо понимал ее тайные чаяния и всегда потакал им, как бы лаская тонкими пальцами кожу в тайных удах ее молодого тела.
Конечно, она грешница, и Федор прав, когда перестал спать с ней на одном ложе, но разве ж она виновата в своих снах? Теперь муж еще что-то задумал. Матери своей, Маринке, зачем-то все рассказал. Свекровь никогда невестку не поймет, тем более, в таком деле. Что же будет?
В горницу вошла Маринка Шихова, скомандовала:
– Пошли!
– Куда, матушка? – спросила Аленка.
– В чулан, куда же еще.
– Зачем?
– Каяться!
Они спустились по лестнице, и в подклете дома, где хранились разные припасы, свекровь отворила дверь небольшой комнатушки.
– Заходи!
Аленка зашла, перекрестилась, увидев в углу справа икону на поставце и лампадку.
– Становись на колени, будешь поклоны бить перед образом, не вздумай отлынивать, Бог, он все видит, и молитву читай беспрестанно: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй мя!»
Аленка не помнила, сколько времени провела в чулане, молясь темневшему в углу образу, огонь в лампадке потух, а она все продолжала шептать слова молитвы. Ей казалось, что теперь, когда ее просьбы так искренни, молитва непременно дойдет до Бога, и тот волею своей отгонит от нее нечистого. Недаром же Господа называют Всевышним.
Уже затемно свекровь отворила дверь и приказала невестке идти к себе в горенку. Там уже ждал Федор.
– Разоблачайся, – приказал он ей, – и ложись голой на лавку.
Аленка безропотно выполнила приказ мужа. Он достал пеньковую веревку, привязал ее руки и ноги к лавке и с силой начал пороть жену конской плетью. Аленка от ужаса потеряла было голос, какие-то мгновенья молча терпела боль, но потом из нее вырвался жуткий крик отчаяния.
Федор аж вздрогнул от неожиданности. Так страшно могла кричать раненая медведица, самка рыси, угодившая в капкан, или волчица, на глазах которой убили ее потомство. В этом крике было отчаяние и злость, но не было покорности.
Исполосовав жену плетью, Федор развязал ее, приказал встать на колени и благодарить за урок. Она повиновалась.
– Чтобы я тебя больше на перине не видывал, – строго сказал муж, – твое место в углу на лавке, руку под голову положишь, дерюжкой прикроешься. Никакой на тебя нечистый не позарится.
– Воля твоя, – покорно произнесла Аленка, – жена да убоится мужа своя.
Маринка Шихова никак не могла успокоиться. «Слыхано ли дело, что сноха учинила! Ладно бы с мужиком каким спуталась, дело понятное, с кем не бывает, а тут такое!»