Наваждение
Шрифт:
– Но всё-таки, почему Ли Ли-сянь пошёл на это? Всё-таки он был диссидентом, и разделял наши идеалы, - недоумённо спросил Президент.
– Да, он был несимпатичным парнем, но на китайского националиста он был совсем не похож.
– В том-то всё и дело, - вздохнул Юй.
– Он искренне верил в преимущества американского строя и образа жизни. Он считал вас непобедимыми. А поэтому думал, что единственным способом восстановления могущества Китая является сделка с демонами. Жизнь двухсот миллионов китайцев показалась ему приемлемой ценой за разрушение Америки. Какая глупость, - сокрушённо добавил он.
–
– В Карфагене? Кажется, Оех что-то говорил об этрусских жрецах...
– Которые закрыли Пасть какой-то своей магией? Да, вы мне это рассказывали. Очень забавно. На самом деле карфагеняне отказались проводить последнее, самое грандиозное, жертвоприношение, которого потребовали демоны за уничтожение Рима. Они решили, что обойдутся своими силами, и расторгли контракт. За что и поплатились: демоны не прощают обмана. Хорошо, что мы успели вовремя остановить Ли Ли-сяня.
– Я не понимаю только одного: что ему было нужно от нас?
– подала голос Моррисон.
– Почему бы им просто не напасть на Америку? Если они столь могущественны, как вы говорите, это было в их силах.
– Мне не хотелось бы касаться этого вопроса, - замялся доктор Юй, - но если вы настаиваете... Демон приходил, чтобы прощупать почву для соглашения. Он ведь предлагал вам затянуть войну?
– Да, - подтвердил Президент.
– Он говорил, что...
– Неважно, что он говорил. Видите ли, если бы военные действия пошли слишком интенсивно, Америка была бы разгромлена года за два. Тогда всё, на что могла бы рассчитывать Пасть - это на те двести миллионов жизней, которые пообещал ей Ли Ли-сянь. И то не было бы уверенности, что он сможет заплатить. Мао, например, так и не расплатился за победу над японцами, в отличие от Сталина... но это всё в прошлом. Так или иначе, почему бы им не договориться с вами?
– Никогда, - твёрдо сказал Президент.
– Вот именно, - обрадовался доктор Юй, - вы лично никогда на это не пошли бы. Вы слишком прямой человек, - здесь он слегка поклонился. Значит, войну надо было дотянуть до следующих выборов. На которых к власти придёт тот, кто ради победы готов на всё. Война выносит на поверхность политиков определённого типа... И тут уж демоны стали бы диктовать условия. Я даже не представляю себе, сколько жизней американцев они захотели бы получить... Много, очень много жизней. Но всё это в прошлом. Пасть закрыта. Вы получите тело Ли Ли-сяня завтра.
– Последний вопрос, доктор. Вы совершенно уверены, что он - последний, кто мог открыть Пасть?
– забеспокоился Викли.
– Не последний, конечно. Но Пасть может открыть только правитель, имеющий право распоряжаться жизнью подданных. Вы поступили очень неразумно, когда выдали этому человеку диктаторские полномочия. Правда, ненадолго, до выборов. Вот он и не стал ждать.
– И мой последний вопрос, - заговорила Летиция.
– Скажите честно, доктор... хотя я понимаю, что это бестактность с моей стороны, но всё же... Вы ему не сочувствуете?
– Кому? Ли Ли-сяню?
– Юй неожиданно сморщился, как от кислого.
– Он глупец. Он верил в мощь запада больше, чем в мудрость наших предков. Нет, нет, я ему не сочувствую.
– А в чём же состоит мудрость предков, доктор? Давайте начистоту: Китай побеждён и раздроблен, а мы правим миром. И мудрость ваших предков вам не очень-то помогла, да?
– Ну и что? Вы стремитесь к могуществу, а мы - к выживанию. Китай существовал ещё тогда, когда вас не было, и будет существовать, когда вас не будет. Многие обладали миром, но немногие сумели удержать то, чем обладали. Почему вы думаете, что с вами будет иначе? Да, сейчас вы сильны и едины, а Китай - слаб и раздроблен. Но мы, китайцы, останемся добрыми соседями, наши разногласия незначительны. Мы один народ, мы это хорошо помним. Зато нас больше никто не боится и никто не желает нам зла. Когда-нибудь раздробление кончится, и мы воссоединимся. Ни к чему торопить события, которые ещё не созрели.
– А что вы думаете о нас? На самом деле?
– не отставала Моррисон.
Юй деликатно опустил глаза.
– Америка - великая страна, - наконец, нашёл он нужные слова. Американцы - великий народ. Но мы опасаемся переразвития великого. Над теми, кто вознёсся слишком высоко, смыкаются воды. Извините, мне пора.
Доктор Юй встал, поклонился, и меленькими семенящими шажками проследовал к двери.
– Как ты думаешь, он сказал нам правду?
– спросил Викли Летицию.
– Вряд ли мы это когда-нибудь узнаем, - отозвалась та.
– Во всяком случае, непосредственная угроза миновала.
– А что этот парень говорил про развитие и какую-то воду?
– некстати спросил Президент.
– Намёк на двадцать восьмую гексаграмму Книги Перемен, - ответил Викли.
– Она называется "Переразвитие великого".
– И как ты держишь в голове столько всякой чуши, - проворчал Джим Сенд, - у меня от неё мозги из ушей лезут. Что такое гексаграмма?
– Такая китайская гадательная хреновина, - в тон шефу ответил Викли. Там нарисованы чёрточки, а под ними - всякие слова. Афоризмы. В основном такие, что они приложимы к любой ситуации. Китайцы просто обожают эти штучки-дрючки.
– Перестань, Бен, - неожиданно резко прервала его Летиция. Гексаграммы описывают состояния, в которые попадают сложные системы. Люди, народы, государства. Доктор Юй полагает, что мы находимся в состоянии, описываемом двадцать восьмой гексаграммой.
– Ну и что там написано?
– спросил Президент.
– Ничего хорошего, - вздохнула Моррисон.
– Особенно в конце. Мы попытаемся перейти вброд реку и потонем. Это такая метафора. Знать бы, к чему она.
– Впрочем, на наш век хватит, - закончил Викли.
– Ну что теперь подписывать наградные листы?
– Очень не хочется, - тяжело вздохнул Президент.
– А что, кстати, если наградить этого доктора Юя? В конце концов, он решил нашу проблему, не так ли?
– Может, дадим ему Нобелевскую премию мира?
– без тени иронии спросила Моррисон.
– За выдающиеся усилия в деле установления демократии и мира во всём мире...
– За это лучше выпить, - подумав, ответил Президент.
– Викли, ты как?
– Коньяк, - подумав, сказал Бен.
– Только хороший коньяк.
Летиция встала, машинально оправила узкую юбку.