Наваждение
Шрифт:
— Расслабься, — дотронулась она до моей щеки холодной ладонью. — Что проку от самоедства? Ты прав, разговор у нас сейчас в самом деле не получится. Ты звони, не исчезай. — Быстро поцеловала меня и ушла.
Снова, как вчера вечером, возвращался я домой пешком. Но в настроении более светлом. Что придавало мне бодрости? Сказанное ею напоследок «не исчезай»? Поцелуй? Участливые, потеплевшие глаза? Что все-таки не разругались мы, не разошлись? И держался я с ней вроде бы достойно, не уронил себя. Почти как героический Крымов. Недолго, однако, этому Крымову жить осталось. Равно как и заполошному Гуркову… Я взглянул на часы — половина шестого. Весь вечер впереди, успею поработать. Тем более, что других развлечений сегодня уж точно не предвидится. И хватит с меня детективных историй. Добью статью, посмотрю программу «Время», почитаю, пока сон не разберет, — и на боковую. Но одновременно с этой мыслью пришла другая, никак с ней не связанная, выплыла
5
Глеб задумчиво вывел на блокнотной странице два слова — «Галина Неверова» — и несколько раз обвел волнистой линией. Что известно ему о ней? Двадцатитрехлетняя лаборантка из отдела НИИ, возглавляемого кандидатом наук Линевским, правая его рука. Почему, кстати, она, простая лаборантка, а не какой-нибудь коллега Виталия Михайловича? Потому что особые, дружеские у него с Галкой отношения? Нет, для сделанного им открытия слишком примитивно. Дружеские-то дружеские, но служба, по расхожей поговорке, службой. Скорее, Линевский ревниво оберегает свое драгоценное детище даже от институтского окружения, ему нужен только исполнительный и надежный человек для технической, в основном, работы. С остальным сам управляется. Галка служит ему верой и правдой и, конечно же, восхищается талантом своего блистательного шефа. А для женщины восхищение, поклонение почти равнозначно любви. Однако, как узрел Козодоев, Виталий Михайлович позволяет себе навещать помощницу на дому. Ни о чем еще это не говорит, могли просто симпатизировать друг другу? Могли, хотя Галка слишком привлекательна и молода, чтобы тоже молодой и холостой мужик, к тому же один-одинешенек в этом городе, пренебрегал ее несомненными достоинствами. Неверову нахваливал не только Козодоев. В медицинской, тем более научной среде нечасто встретишь добрые отношения, о Галине же все, с кем ни беседовал, отзывались тепло. Веселая, незлобливая, всегда поможет, руки золотые…
А как же тогда Андрей? А что — Андрей? Ну, общается с ней по-соседски, пусть даже любит — отношениям Галки с Линевским это вовсе не помеха. И не противоречит. Глеб вывел под первой надписью другую — «Андрей Гурков» — и тоже ограничил ее волнистой рамкой. Но тут же решительно разделил их жирной чертой — до Андрея очередь еще не дошла.
Итак, снова Галина Неверова, живет пока одна — родители по вербовке куют деньгу на Севере. Хороша собой, умна, самостоятельна — собирается поступать на вечерний биофак университета, ходит на подкурсы. В день, когда исчезли из сейфа бумаги, а вместе с ними и сам Виталий Михайлович Линевский, пробыла на работе «до звонка», вела себя, по мнению сотрудников, обычно. Линевский покинул лабораторию минут через десять после нее. Где была и что делала до того, как обнаружил ее мертвой Козодоев, — неизвестно. В лифт вошла не с улицы — теплой одежды на ней не оказалось. И дверь за собой не закрыла. Шубка и шапка висели на вешалке, так что ограбление исключалось. Главный вопрос — как, с кем и почему оказалась в лифтовой кабинке, куда, раздетая, собралась ехать со своего, если верить Козодоеву, восьмого этажа? И убили ее именно в лифте, не втаскивали туда мертвую, на это экспертиза дает однозначный ответ. Убийца был силен — хорошо размахнуться, чтобы нанести такой удар, в тесной кабине невозможно. А устанавливать точное время убийства не было надобности — понятно ведь, что лифтом, даже в позднее время, кто-нибудь в таком большом доме обязательно воспользуется. Козодоев наткнулся на нее в одиннадцать. В любом случае больше четверти часа там она не пролежала…
Глеб еще раз для чего-то обвел контуры облачка, которое сотворил вокруг ее имени и фамилии, со стуком положил шариковую ручку поперек листа. Все это, конечно, хорошо — вернее, нехорошо, — но имеет ли отношение к исчезновению документов и Линевского? Ими сейчас, не покладая рук, занимаются другие люди из «конторы», и многое бы прояснилось, если такая связь будет доказана. Не исключается роковое совпадение — Линевский сбежал с документами, а в этот же вечер какой-нибудь маньяк или ревнивец зарезал Неверову. Но ведь не Андрей же хлипкий… Хотя, рыльце у него наверняка в пуху — темнит, следы путает…
Глеб вздохнул, снова взял ручку и принялся по второму разу обводить номиналы Галкиного соседа под размежевавшей их чертой…
Андрей Гурков, двадцати шести лет, бывший журналист, сочинитель. Редактор из книжного издательства сказал, что далеко не бесталанный, но сыроват еще и без царя в голове. Самомнение, однако, не соответствует способностям. Неуравновешен, обидчив, хвастлив. Очень болезненно переносит, когда нелестно отзываются о его творчестве, авторитетов никаких не признает. Считает, что не печатают его, потому что кругом одни бездари и завистники. Самое, пожалуй, интересное, что в последнее время был очень возбужден, прозрачно намекал о коренном переломе в его литературной судьбе, обещал, что вскоре только о нем и говорить будут. Ждал каких-то своих публикаций, но где, в каком издательстве — умалчивал, лишь загадочно улыбался. Поползли слухи, будто заинтересовались его опусами «за бугром». Именно эти слухи более всего занимали Глеба. Но, как удалось выяснить, побеседовав с некоторыми его приятелями из литературной братии, источником служил сам Гурков.
Вот такой Андрей… Но как все это соотносится с убийством Неверовой? Глеб еще раз беседовал с Гурковым, снова тот нервничал и путался в показаниях, но на одном стоял твердо: из дома в тот вечер не выходил, никого у себя не принимал, сидел над рукописью. Об убийстве узнал, заслышав шум и крики в подъезде. И смерть эта — от Глеба не укрылось — была для Андрея настоящим, непоказным потрясением. У него, старательно игравшего роль этакого супермена и анархиста, несколько раз подозрительно увлажнялись глаза, когда заговаривали о Галке. Не укладывалось у Глеба в голове, что способен Андрей всадить по самую рукоятку нож в Галкину грудь, но, как сказал поэт, «и всё же, всё же, всё же»… Предстоял третий, решающий разговор с Гурковым. Пришло время выяснить, почему тот заявил, будто впервые видит изображенного на фотографии Линевского, зачем обманывал. Пока единственная козырная, на крайний случай припасенная карта Крымова.
Ну, и — Линевский. Вариант, что Виталий Михайлович убил в лифте свою подружку и помощницу, а потом бежал, прихватив рецепт изготовления нового консерванта крови, был почти нулевым. К тому же Линевским занимались другие сотрудники, Глеб лишь постольку-поскольку. Петр Петрович, с которым Крымов встречался теперь ежедневно, тоже отметал причастность молодого кандидата к смерти Неверовой. Беседовал Глеб и с ребятами из группы по делу Линевского, так что был достаточно информирован. Крымов ритуально провел ещё одну черту, написал под ней: «Виталий Линевский». И снова впечатал ручку в блокнот.
Виталий Линевский, двадцать восемь лет, кандидат медицинских наук, заведующий лабораторией НИИ гематологии. В отличие от Неверовой, однозначного мнения о себе у тех, с кем общался, не оставил. Замкнутый, аскетичный, истинный книжный червь. И в то же время вспыльчивый, импульсивный, часто неуправляемый, фанатично работоспособный. Но что умница и человек безусловно порядочный — не отрицал никто. Снимал комнату у пожилой дальней родственницы, та ничего вразумительного о его исчезновении сообщить не могла, тем более, что лежала в то время и до сей поры в больнице с обострившейся бронхиальной астмой. Друзей Линевский не имел, во всяком случае, отыскать кого-нибудь, кто был с ним очень близок или хотя бы накоротке, не удалось.
Размышляя над этим, Глеб медленно выводил очередное облачко, заключавшее в своей сердцевине имя и фамилию пропавшего кандидата. По идее, так не бывает, чтобы в большом, людном городе, среди дня, исчез бесследно человек, и ни одна живая душа ничего об этом не знала. Но факт оставался фактом. Версия, что Линевского похитили, тоже отпадала — вместе с ним исчезли зубная щетка и бритва. Все остальные вещи оказались нетронутыми — для подтверждения специально привозили из больницы его тетю. Тетя удивлялась, что он уехал, не навестив ее и не попрощавшись, — Виталий, по ее выражению, был очень «родственным». О «родственности» Линевского в один голос говорили и в институте, особенно женщины. Сыном он был образцово-показательным — оставшейся во Львове матери, часто болевшей сердечнице, писал или звонил чуть ли не каждый день, слал деньги, посылки и отпуск проводил только дома. Известно было Глебу и то, что, как сообщили львовские коллеги, в тех краях Виталий Михайлович не появлялся. Куда же укатил внезапно завлаб Линевский, никому и слова не сказав, он, упорядоченный, дисциплинированный человек, не позволявший себе даже на несколько минут опоздать или уйти раньше? И знал ли он — тоже кардинальнейший вопрос — о Галкиной смерти?..
А я, Валентин Извеков, чудодейственно превратившийся на три троллейбусные остановки в капитана Крымова, совершенно не заметил, как одолел это расстояние. Потерял себя за квартал от Светкиного дома, нашел лишь сейчас, неподалеку от своего. Ни холода не замечал, ни ветра, ни стылой февральской изморози — «просидел» не меньше получаса над милицейским блокнотом, где одна под другой выписаны были три фамилии. Надо же, как въелся в меня этот чертов детектив: живет уже во мне без моей на то воли!