Наваждение
Шрифт:
— Да погодите, погодите вы! — шутливо поднял руки вверх Глеб. — Никто вас ни в чем не обвиняет. Но вы же сами сказали, что ждали нашего визита. Это ведь так естественно — вы один из немногих, кто знаком был с Галиной Неверовой, даже дружили, говорят. Конечно же мы не могли обойти вас, не побеседовать. В вашем доме убита девушка, молодая, красивая, одаренная, мы делаем все возможное, чтобы найти преступника, и как можно скорей. Используем любую возможность… Может, все-таки разрешите войти?
Узкое, тонкогубое лицо Андрея слегка порозовело.
— Да-да, — выдавил он из себя, — проходите, конечно. Нервы, знаете, ни к черту стали.
Глеб вошел в
— Аккуратно для одинокого мужчины живете, — похвалил Андрея.
— Во всем должен быть порядок, — скупо ответил тот.
— А где же ваше орудие труда?
— Не может быть! — выпучил вдруг с ужасом глаза Андрей, схватился за голову, подбежал к зеркалу, едва не ткнулся в него носом и шумно, с облегчением выдохнул: — Ф-фу! Ну и напугали же вы меня! Неужели, думаю, голова пропала? Слава Богу, на месте!
— Я имел в виду пишущую машинку, — усмехнулся Крымов. — Вы ведь, насколько мне известно, писательской деятельностью занимаетесь?
— А-а, вот вы о чем! И всё-то вы ведаете, ничего от вас не скроешь, э-э… извините…
— Глеб Дмитриевич, — назвался Крымов.
— Ничего, говорю, от вас не скроешь, Глеб Дмитриевич. Нет у меня машинки. Не купишь ее, увы, а если бы и продавалась — на какие шиши? Тружусь по старинке, как граф Лев Николаевич.
— Получается, надеюсь, не хуже?
— На этот вопрос ответ могут дать лишь потомки, как не раз уже в истории бывало. Придется вам, Глеб Дмитриевич, немного потерпеть. Ваша профессия должна учить этому многотрудному искусству терпеть, а также соображать. Кстати, данные о роде моих занятий вы почерпнули от вашего юного сотрудника, проводившего среди меня дознание, или из каких-либо других тоже абсолютно достоверных источников?
Глеб сел на край дивана, забросил ногу на ногу, оценивающе посмотрел на Гуркова:
— Ну зачем же так? Зачем ерничать, над ментом дубоватым потешаться? Тем более, что благодарных слушателей нет, некому внимать вашему остроумию. Прекрасно понимаете, что я на работе, и нашел бы себе занятие поприятней, чем выслушивать ваши филиппики. И потом это нечестно — знаете ведь, что я не могу позволить себе ответить в том же духе. Добиваетесь, чтобы у меня не возникло к вам чувство симпатии? Не пойму, для чего. Умный человек, разумеете, что лучше и быстрее всего — ответить на мои вопросы, рассказать, что сочтете нужным, и распрощаться. Мне показалось, что вы пришли к этой мысли еще в коридоре.
Андрей хмыкнул, долго, старательно приглаживал взлохмаченные волосы, хмуро глядя на себя в зеркало, потом быстро пересек комнату, сел на широкий подоконник и коротко сказал:
— Спрашивайте.
— В каких отношениях вы были с Неверовой?
Вопрос Андрею явно не понравился.
— Это не может иметь отношения к ее убийству.
Глеб не возразил, выжидательно смотрел.
— Мы… дружили, — ответил все-таки Андрей. — Понимайте, как хотите.
— Догадываюсь, что дружили, иначе она не ходила бы к вам, не угощала. Извините, некоторые подробности случайно узнал.
— Знаю я ваши случайности! — фыркнул Андрей. — Этот старей козел, небось, настучал! Только, — скорбно усмехнулся, — тогда мои концы с вашими не сходятся. Черный юмор, но кто же станет резать курицу, несущую золотые яйца?
— А где работает Неверова, чем занимается, не интересовались?
— Не интересовался. Мне ее работа ни к чему. Медучилище она закончила, в поликлинике, кажется, вкалывала.
— Вам знаком этот человек? — Глеб показал фотографию Линевского.
Андрей не приблизился, мельком взглянул и отрицательно помотал головой:
— Впервые вижу.
Крымов молча спрятал фотографию в карман куртки.
— У вас можно курить?
Теперь Андрей соскочил с подоконника:
— Если не жалко, угостите и меня. Весь день из дому не выходил, сигареты кончились.
— С паршивой овцы хоть шерсти клок? — улыбнулся Крымов, протягивая пачку.
— Один-один. — На лице Андрея тоже появилось подобие улыбки. — Прихватил по пути со стола пепельницу, сел на диван, поставив ее между собой и Глебом…
Я раздавил в пепельнице до фильтра сожженную последнюю сигарету. Нужно сбегать в гастроном, запастись. Одеваться, выходить, тем более не побрившись, не хотелось. Но выбора не было — не гонять же маму. А Андрюха-то — спекся! Тут капитаном Крымовым быть не надо. Ведет себя подозрительно, на воре шапка горит, но это еще можно оспорить. В конце концов, просто смертью Галки потрясен. А вот что заявил, будто впервые видит Линевского, хотя десять минут назад Козодоев рассказывал, как оттаскивал пьяного Андрея… Явно воду мутит Андрюха, тень на плетень наводит. Но… Я, как незадачливый мой герой, пристроился на подоконнике, приуныл. Злосчастное «но» заключалось в том, что издыхала моя мстительная версия сделать убийцей Андрея. Не мог он убить Галку, не тот человек. Цеховое чувство к собрату по перу? В какой-то мере да, однако всего лишь в какой-то. Придуманный Андрей Гурков сопротивлялся мне, его породившему, не давался. Но если не Андрей, кто же тогда безжалостно всадил нож в нежную Галкину грудь, в лифте застрявшем на восьмое этаже? И если Андрей не виновен, почему темнит, психует? Почему Линевского не опознал? Я скомкал пустую пачку, швырнул в пепельницу. Схожу за сигаретами, развеюсь немного, глядишь — и взбредет в голову что-нибудь путное…
Погода не улучшалась. Чуть потеплело, но лишь еще противней от этого стало. Ожило, зачавкало под ногами грязное снежное месиво, и ветер, налетевший сразу злющей изголодавшейся собакой, можно было, казалось, отжимать и выкручивать, как мокрое белье. Я поднял воротник, закрыл лицо шарфом по самые глаза и затрусил к магазину. Смазливая продавщица из бакалейного отдела работала здесь давно, и меня, постоянного клиента, узнавала и привечала улыбкой — немалая, кто понимает, честь. Пока достиг прилавка, наблюдал, с какой презрительной сноровкой расправляется она с очередью, томится, кокетничает или капризничает в зависимости от ей одной ведомого рейтинга покупателя. И вдруг подумал, что это она, та самая, которая увела Андреева отца, расколола семью Гурковых. Не будь ее, все у них могло сложиться иначе, даже Галка, может быть, осталась бы жива…
— Вам чего? — неприязненно спросила продавщица.
Так она со мной никогда не разговаривала. Неужели почувствовала что-то в моем взгляде? А я тоже хорош — с ума потихоньку схожу, чертовщина всякая в голову лезет.
Домой возвращался в некотором смятении. Я давно сочиняю, первый рассказ в восьмом классе написал. Но никогда прежде не участвовал в придуманных мною событиях и не пытался оживить своих героев. Сейчас же возникло ощущение, будто знаю их, что называется, в лицо и опознал бы, встреться мне кто-нибудь из них на улице. Хорошо это или плохо? Случается ли с другими литераторами?