Наваждение
Шрифт:
— Виталий Михайлович? — услышал он далекий, приглушенный голос. — Хорошо, что застал вас, второй раз звоню! Я дежурный врач из львовской больницы неотложной помощи, выполняю волю вашей матушки. Она у нас, в крайне тяжелом состоянии. Боюсь, до утра не дотянет. В сознании была, дала мне ваш телефон, я обещал связаться с вами.
Линевский мгновенно протрезвел.
— Сердце? — спросил он, хватаясь за свое.
— Да, обширнейший инфаркт. Делаем все возможное.
— А мне что делать? — завопил Линевский, тряся в отчаянье головой. — То есть как — «до утра»? Почему вы расписываетесь в собственном бессилии?
— Возьмите себя в руки. И не кричите на меня, я всего лишь выполняю данное вашей маме слово. Между прочим,
Он, кажется, еще что-то хотел сказать, но Линевский бросил трубку, заметался по комнате, потом бросил в портфель паспорт, бритву, завернул в носовой платок зубную щетку, запихал в карман все хранившиеся в ящике деньги и побежал к выходу. Хоть тут повезло — первая же мимо проезжавшая машина, к которой он бросился, притормозила.
— Выручай, друг, — крикнул он водителю. — Отвези в аэропорт, мать у меня помирает!
— О чем речь! Садись, конечно. Мать — святое дело.
— Только бы самолеты летали! — без конца приговаривал Линевский. — Только бы летали… Погода такая…
Очередной удар Виталий Михайлович получил, вбежав, запыхавшись, в здание аэровокзала. Возле касс толпился народ, покупка билета превращалась в нерешаемую проблему. На световом табло горела надпись, извещавшая о начале регистрации пассажиров на Львовский рейс. Линевский приблизился к хвосту очереди, узнал, что билеты все распроданы, остановился в нерешительности. Единственное, что могло спасти: воззвать к кому-нибудь из местного начальства, рассказать о причине, по которой обязательно должен улететь. Будь у него телеграмма, заверенная врачом, как положено в таких случаях, шансы возросли бы, оставалось уповать, что поверят на слово. А тут еще запах, можно было не сомневаться, после недавних возлияний… Но рассудив, что иного выхода не придумать, и озираясь уже в поисках двери с нужной табличкой, услышал вдруг рядом с собой голос:
— Один на Львов никому не нужен?
Иногда, полюбив со студенчества, Линевский игрывал в теннис. Если бы каждый раз выказывал такую, как сейчас, реакцию, мог бы многого добиться.
— Мне нужен! — И первым схватил мужчину за руку.
Сидя в самолете, Линевский немного расслабился. Пока все, чтоб не сглазить, шло хорошо. Да что там хорошо — замечательно. Цепь счастливых случайностей вселяла в него надежду, что и с мамой, Бог даст, обойдется. Давно ведь известно — если уж не заладится с самого начала, хорошего не жди. Но и в обратном не однажды имел возможность убедиться. Благоволение судьбы простерлось настолько, что даже с соседом-попутчиком повезло. Разговорились, Линевский посвятил его в свои неприятности. Тот соболезновал, утешал. А главное — сказал, что в аэропорту будет его встречать машина, и он обязательно подбросит Виталия Михайловича к неотложке, тем более, что ему по дороге. Учитывая сомнительное ночное время — немалая удача. Линевский еще больше укрепился в надежде на благополучное завершение этой истории. Успокоился настолько, что сумел переключиться на мысль, откуда и как сообщит на работу о неожиданном своем бегстве…
Во Львове было тепло, моросил нудный дождик. На площади у вокзала их ждала заляпанная грязью «Волга». Проходя мимо длинной очереди на стоянке такси, Линевский преисполнился к благодетелю-соседу еще большей признательностью.
В машине сидело трое — два впереди, один сзади. Попутчик галантно пропустил Линевского, втиснулся сам, захлопнул за собой дверцу. Дремавший с другого краю здоровенный усатый толстяк занимал много места, Виталий Михайлович оказался стиснутым с обеих сторон. Встречающие, узнав о постигшей Линевского беде, зацокали языками, принялись вспоминать подобные случаи. Он сидел, слушал их оживленную болтовню, былой оптимизм сменялся все усиливавшейся тревогой. Сначала подумал, что вселилась она в него, потому что близилась — застанет ли живой? — встреча с матерью. Но через какое-то время поймал себя на том, что присоединилось еще что-то — смутное, непонятное. И вдруг прозрел.
— Куда вы меня везете? — спросил он добряка-попутчика.
— В неотложку, как вы просили.
— Но ведь мы едем совсем в другую сторону!
— Дорогу ремонтируют, крюк приходится делать, — пояснил здоровяк. И удивленно добавил: — Неужели в такой темноте ориентируетесь?
— Я здесь вырос, — пожал плечами Линевский. — Странный какой-то у вас крюк получается.
— Не беспокойтесь, — здоровяк положил ему на плечо тяжелую руку. — Доставим в лучшем виде.
Позади остались жилые строения, потянулся реденький перелесок.
— Ничего не понимаю! Куда мы едем? — Линевский изумленно посмотрел на самолетного соседа. — Что происходит? Остановите машину, я выйду!
— Вам же объяснили, доставят в лучшее виде, — внушительно произнес тот. — И не дергайтесь, сидите спокойно. И лишних вопросов не задавайте. К тому же вы пьяны, дышать рядом с вами невозможно. Не стыдно в таком состоянии к умирающей матери ехать?
— А вам-то что до этого? — перешел в наступление Линевский.
— Мне до всего есть дело. Проспитесь, придете в себя, утром доставим вас в больницу.
«Волга» подкатила к приземистому, укрывшемуся среди деревьев домику. В двух окнах, несмотря на позднее время, горел свет.
— Приехали, — сказал воздушный благодетель. — Выходите, Виталий Михайлович, и заходите. Будьте как дома, для беспокойства, уверяю вас, нет никаких оснований.
— А если не выйду? — сумрачно спросил Линевский. — Силком потащите? И что вам вообще от меня нужно? Денег у меня с собой немного, а в портфеле старая электробритва.
— Силком вас никто тащить не станет, дорогой товарищ. Выйдете сами, как только узнаете содержимое моего портфеля. Бритвы там, правда, нет, но есть кое-что другое, очень для вас интересное.
— Что же именно? — Линевский готов был хоть до рассвета вести переговоры, только бы оттянуть время до вхождения в этот незнакомый дом, холодно глядевший на него красноватыми глазами-окнами. И еще эти три амбала в машине…
— Так, пустячок, зеленая папочка с листочками. Представляете, какой переполох поднимется, когда не обнаружат ее в сейфе одной вам известной лаборатории? Боюсь, кое для кого подобный факт окажется неизмеримо большим потрясением, чем ваше неожиданное бегство. Вы же умный человек, Виталий Михайлович, а я от вас ничего не скрываю, двойной игры не веду. Вам предстоит все хорошенько обдумать и сделать выбор. И странно мне, что вы завели речь о каком-то насилии. Вы здесь гость. Понимаете? — желанный гость. — Вылез из машины и учтиво поклонился, делая плавный жест рукой в сторону домика. — Прошу! О матушке, кстати, не волнуйтесь, с ней все в порядке…
Если бы даже не болели у меня голова и горло, я не сомневался бы, что заболел. Есть у меня, неисправимого курильщика, один достовернейший симптом. И когда, отчаявшись заснуть, решил покурить, чтобы расслабиться, больше трех затяжек не мог сделать — муторно стало. Загасил сигарету, снова лег и накрылся с головой. Будильник был заведен, как всегда, на семь часов, но я уже знал, что из дому мне утром выбраться не удастся. Наступавший день обещал немалые проблемы. Но давно известно: один из вернейших способов решения проблемы — по возможности избегать ее, по крайнее мере не изводиться понапрасну, если просвета впереди не видно. Так я и поступил. Одинаково плохо представлялась мне дальнейшая судьба Виталия Михайловича Линевского. Но и о нем старался не размышлять. Завтра будет день, как-нибудь все образуется. Великолепное слово в русском языке — «образуется». Совершенно убежден, что перевести его на любой другой язык один к одному, со всей палитрой оттенков — просто невозможно…