Наваждение

Кисилевский Вениамин Ефимович

Мне никогда еще не доводилось бывать в гостиницах, и я с ребячьим любопытством разглядывала внушительного швейцара, людей в просторном холле, величавую даму за стойкой администратора. Даже такого лифта нигде не видела. Мы поднялись на пятый этаж, восседавшая за столиком дежурная как-то странно поглядела на меня. Потом мы шли по мягкой, скрадывавшей шаги ковровой дорожке длинного коридора, встретившийся нам усатый и носатый парень-кавказец едва заметно мне подмигнул. И тут я прозрела. Наверняка меня принимали за особу известного пошиба, идущую в номер к денежному постояльцу. Не знаю почему, но эта мысль отчаянно меня развеселила.

— Они тут, наверно, думают, что ты меня

снял, — со смехом сказала я Ромке.

— Вряд ли, — ответил он. — Здесь настоящие профессионалы, глаз у них как алмаз.

Подвешенным к симпатичному бочоночку ключом Ромка отворил дверь, и мы оказались в номере. В очень славном номере — с чистым окном в тяжелых гардинах, с широкой кроватью, застланной красивым цветастым покрывалом, с телевизором, холодильником, телефоном. Жить тут, надо думать, — одно удовольствие. Возле кровати стоял вместительный желтый чемодан.

— Ты сюда заезжал до нас? — удивилась я.

— Нет, один человек позаботился, — туманно пояснил Ромка. Снял пиджак, развязал галстук, бросил на спинку кресла. — Тепло здесь, однако, мокрый весь. Ты, кстати, не хочешь душ принять?

От душа бы я не отказалась, но как-то не по себе стало, что придется раздеваться в гостиничном номере, забираться в чужую, кем только не использованную ванну. Проницательный Ромка мгновенно прочувствовал мои сомнения:

— Как тебе трудно живется, дитя мое, ты вся в комплексах. Еще Сереже своему сто очков форы дашь. Хочется ведь, я же вижу. Давай скорей, а то мне тоже сполоснуться невтерпеж. Все, что тебе нужно, там найдется.

Ванная комната была ослепительна. Не то, что наша, совмещенная с туалетом, с полом, выкрашенным тусклой краской, и стенами, которые папа же кривовато облепил сероватыми кафельными плитками. На полочке перед овальным зеркалом стоял длинный розовый флакон с шампунем, в раскрытой изящной мыльнице благоухало розовое же мыло. Это меня несколько озадачило. Если Ромка сюда не заходил, откуда все взялось? Но размышляла недолго — мигом разделась и забралась в белоснежную посудину. Душ был превосходный — с веселым, сильным напором, послушный. Я решила ни шампуня, ни мыла не касаться и вообще не мочить волосы — просто понежиться под тугими колкими струями, освежиться. Вытянулась, в блаженстве закрыв глаза, оглаживала себя, что-то напевала. И вдруг сквозь шум льющейся на меня воды я различила какой-то посторонний звук. Разлепила ресницы — и обомлела. Ромка, в майке, глядел на меня с доброй отеческой улыбкой:

— Спинку потереть не требуется?

Я наконец-то избавилась от парализовавшего меня изумления, сдернула с вешалки большое махровое полотенце, закрылась им, крикнула:

— Немедленно убирайтесь отсюда, слышите? Немедленно!

— Все комплексуешь, дитя мое, — разулыбался он еще шире. — Вроде бы, с косичками своими давно рассталась. — Протянул руку, погладил меня по плечу: — Кожа-то какая у тебя хорошая — гла-аденькая.

Я знала, что должна сделать: развернуться — и влепить ему хорошую оплеуху. Но рука не поднялась. Лишь завопила еще пронзительней:

— Я же сказала, убирайтесь отсюда! Иначе… иначе… — Я боялась разреветься.

— Иначе — что? — откровенно забавлялся Ромка, изучая мои ноги.

— Иначе… дам вам сейчас по физиономии! — выпалила я.

— Не дашь, — куражился Ромка. — Забоишься махать — полотенце упадет и откроются твои прелестные грудки, дитя мое. Впрочем, я, чтобы поглазеть на них, согласен на парочку затрещин такой нежной ручки!

И тогда я плеснула в него водой и внятно, раздельно сказала:

— А ну пошел вон, старый козел!

Такого он не ожидал. Медленно, сверху вниз провел по мокрому лицу ладонью, а когда убрал ее, увидела я совсем другое Ромкино лицо — багровое, каменистой твердости, со щелочками налитых кровью глаз.

— Даже так? — процедил он, хмуро глядя на меня. — Старый козел, говоришь? Ты еще об этом пожалеешь. — И удалился, грохнув за собой дверью.

Я пулей выскочила из ванны, клацнула задвижкой. В голове была неимоверная сумятица. Как он вообще попал сюда? Не могла же я позабыть изнутри закрыться. Я и дома, когда нет никого, делаю это автоматически. Вспомнила вдруг, что утром, когда приходил рисовать меня, он заявил, будто дверь моей комнаты была приоткрыта. Но все это сейчас не имело никакого значения. Надо было поскорей уматывать отсюда, чтобы раз и навсегда покончить с этой гадкой историей. Ромку я ненавидела. С той же силой, с какой недавно любила. Пусть он своими дурацкими шуточками развлекает кого-нибудь другого, я сыта по горло. Вытерлась, оделась и вышла. Ромка стоял, загораживая проход в тамбур.

— Дайте мне пройти, — холодно сказала я.

— Сначала извинишься, — глухо ответил он.

— Я?! — взвилась. — Я должна перед вами извиняться? — И добила его: — Вы бы пили поменьше, соображали бы лучше!

— Ты забыла прибавить «старый козел», — ухмыльнулся Ромка.

— Я всего лишь процитировала вас. Как классика. Только не все употребленные вами вчера вечером слова припомнила!

— Да что ты позволяешь себе, девчонка! — Он шагнул ко мне, схватил за плечи, встряхнул. Совсем близко от себя я увидела его узкие, раскаленные белки. — Да я… — Не договорил, прижал меня к себе, впился своими губами в мои.

И снова я растерялась, остолбенела от неожиданности. И лишь когда ощутила, как в низ моего живота тычется ожившая ширинка его брюк, пришла в себя. Несколько раз в моей жизни мне доводилось защищаться от оборзевших парней, и опыт кое-какой у меня имелся. К тому же я далеко не слабачка, играю за сборную института по волейболу. Но не могла же я приводить Ромку в чувство теми же мерами, что наглецов-ровесников. Упираясь кулаками в Ромкину грудь, сумела отдалить его немного, прошипела:

— Я вас ударю!

Но он с неожиданной для рыхловатой своей комплекции силой подхватил меня, побежал, бросил на кровать, навалился сверху. Я и ахнуть не успела, как он стащил с меня кофточку. Пыталась отвести его хватавшие меня руки, но он оказался действительно очень сильным, мне было с ним не совладать. Удушливое коньячное дыхание опаляло мое лицо, он, как заведенный, бормотал одно и то же:

— Ну пожалуйста, ну пожалуйста…

Теперь он дергал за лифчик, стараясь содрать его с меня. Смешно сказать, но я — нашла время! — запаниковала, что он может порвать драгоценный Сережин подарок. Вконец разозлилась, высвободила одну руку и со всего маху саданула ему кулаком по носу. Он крякнул, выматерился, но прыти не утратил. Рванул еще ожесточенней — и я тихо застонала, услышав сухой треск рвущейся материи. И тут уж я рассвирепела до потемнения в глазах. Орала, плевалась, молотила руками и ногами куда попало. Мне удалось выкарабкаться из-под него, свалиться на пол и вскочить прежде, чем он снова бросится на меня. Мы стояли друг против друга — загнанно дышащие, разъяренные. И едва он качнулся ко мне, я решилась на жестокое средство, которому научили меня еще в буйные школьные годы шустрые подружки. Благо, с одной ноги туфля не слетела. Врезала ему в пах — сильно, беспощадно. Он утробно замычал, согнулся пополам, рухнул на колени, корчась от боли. Я лихорадочно напялила на себя кофту, сунула ногу в валявшуюся рядом другую туфлю, кое-как пригладила волосы и выскочила в коридор…