Навеки твой
Шрифт:
Венеция улыбнулась, и в комнате вдруг наступило непринужденное, уютное молчание. Весело потрескивали дрова в камине, в воздухе еще сохранился аромат чабреца, оставшийся от обеда. Было просто восхитительно стоять вот так рядом с Грегором. После таких минут могла ли она считать этот день, вернее сказать, его вторую половину мучительной… или совершенно нелепой? Нет, какой бы она ни была, приятно чувствовать, что порядок вещей вновь становится нормальным.
– Сомневаюсь, что Рейвенскрофт напишет когда-нибудь свою книгу, – раздумчиво произнес Грегор.
– А я сомневаюсь, что мы станем ее персонажами, –
Брови Грегора сошлись на переносице.
– Почему вы так думаете?
– Вы кто угодно, только не рыцарь в сверкающих латах. Из всех, кого я знаю, вы менее всего способны на самопожертвование.
Глаза у него засверкали. Однако он пожал плечами и сказал:
– Но ведь это я скакал сломя голову в эту ужасную погоду ради того, чтобы спасти вас, не так ли?
– Да, это так, но для вас это нетипично. Для настоящего рыцаря спасение девушек – повседневное занятие.
Грегор наклонился так, что его лицо оказалось на уровне лица Венеции. Свет камина четко обрисовал его подбородок и посеребрил шрам, но зеленые глаза оставались в тени и казались почти черными.
– Быть может, настоящий рыцарь бережет себя ради единственной девушки.
Сердце у Венеции подпрыгнуло. «Зачем, зачем он это сказал? Имел ли он в виду… – Она поспешила одернуть себя. – Ведь это Грегор. Такое он наверняка может сказать любой женщине». Эта мысль усмирила ее – участившийся пульс. Венеция отвернулась и, насколько могла спокойно, спросила:
– Как вы считаете, мы сможем уехать отсюда завтра или нам придется проторчать здесь еще один день?
Брови у Грегора снова сошлись на переносице. Он не собирался говорить Венеции приятные слова, но она была сейчас такой привлекательной, свет камина так чудесно золотил ее волосы, а выражение лица стало таким же мягким, как тогда, когда она смотрела вслед Рейвенскрофту. Грегор не мог понять, что вызывало в ней сочувствие к этому дураку, но ее как бы вынужденная улыбка сделала Венецию неотразимой.
Он раньше не замечал, что Венеция слегка наклоняет голову, если намерена о чем-то спросить. И что губы у нее слегка вздрагивают перед тем, как она рассмеется. По совести говоря, он стал замечать в Венеции куда больше привлекательного, чем следовало бы. Но разве это так уж плохо? Почему бы не оценить по достоинству ее необычную прелесть?
Вероятно, он подумал об этом только теперь потому, что познакомился с ней, когда ей было пять лет, а ему восемь. Они оба оказались в числе гостей на скучном дне рождения у самодовольного графского сыночка, наглого задиры, с которым Грегору строго-настрого приказали не вступать в драку, но он, разумеется, нарушил запрет. Обозленный, Грегор, насупившись, торчал в углу и не сразу заметил, что рядом с ним стоит Венеция.
В свои пять лет она была не по годам развитой девочкой и, так же как Грегор, дулась по поводу того, что ей сделали выговор за плохое поведение. Ее серые глаза возмущенно сверкали из-под шапки каштановых кудрей, а красивое белое платье было порвано и перепачкано в результате ссоры с применением
И сегодня Венеция все та же – наперсница и добрый товарищ, но совершенно неожиданно он увидел в ней женщину, которая очаровала Рейвенскрофта. Это по меньшей мере загадочно.
Быть может, все это результат утреннего происшествия с ее исчезновением, результат страха за нее и осознания того, как много она для него значит. Он посмотрел на нее с улыбкой, радуясь тому, что она здесь, рядом с ним, в полной безопасности.
– Вы настолько устали, что жаждете как можно скорее лечь в постель? Или достаточно бодры, чтобы поболтать еще немного?
Венеция удивленно моргнула и слегка порозовела.
– Думаю, что в состоянии задержаться на некоторое время.
– Отлично.
Грегор взял в пальцы выбившийся из прически и упавший Венеции на плечо золотистый локон. Венеция поморщилась.
– Закалываю волосы несметным количеством шпилек, и все напрасно.
Грегор выпустил из пальцев мягкий шелковистый локон.
– Они у вас очень тонкие и красивые, жаль их мучить шпильками.
Он вдруг представил себе, что его локоть лежит у нее на подушке, удерживая золотую волну разметавшихся прядей, представил себе наготу Венеции… о, это было бы так радостно и прекрасно… И словно он высказал вслух эти греховные мысли, Грегор глянул с опаской в замечательные глаза девушки. Воздух вокруг них обоих вдруг сгустился и стал тяжелым, а жар пылающего камина словно заполнил разделяющее их пространство.
Как-то так получилось, что он оказался возле Венеции уже не на расстоянии вытянутой руки, как того требовало светское приличие. Он не мог бы с уверенностью сказать, кто из них придвинулся ближе, хотя подозревал, что это был он, притянутый к ней, словно мотылек к пламени свечи. Венеция находилась в нескольких дюймах от него, подол ее платья касался его ног; глаза ее стали огромными, а губы слегка приоткрылись, словно ее обжигал изнутри такой же огонь, который пылал в Грегоре.
Венеция не понимала, что изменилось, но перемена произошла, в этом нет сомнения. Она, чуть запрокинув голову, смотрела в завораживающие зеленые глаза Грегора, на его четко очерченные губы. Было бы настоящим блаженством поцеловать эти губы, соблазнительным, но запретным. Однако ее тело заставило умолкнуть голос разума и непреодолимо влекло Венецию к опасной скале – Грегору.
Одна-единственная, совсем крохотная, но весьма разумная мысль удержала Венецию на грани. Если она перешагнет черту, то вполне может потерять в Грегоре друга. Она знала о многих – о, слишком многих его увлечениях. Да, Грегор увлекался, но как только осознавал, что очередная любовница становится слишком требовательной, оставлял ее.
Нет, твердо решила Венеция, стараясь не смотреть на чувственную линию его нижней губы. Какой привлекательной ни кажется мысль о поцелуе, она не поддастся искушению.