Наветренная дорога

Карр Арчи

Стью держался иного мнения, а я с глубоким уважением отношусь к его проница­тельности; поэтому я и решил отправиться в здешние края и посмотреть в натуре на эту вспыльчивую черепаху. И возможно, что причиной моей длительной привязанно­сти к ридлеям являются воспоминания об этой незабываемой поездке к прибрежным мелям.

Моя жена отправилась со мной. В те годы мы были молоды, а здешнее взморье не было еще чьим-то недвижимым имуществом, как это стало теперь; тогда здесь мож­но было встретить всего лишь нескольких сунувших сюда нос чужаков. Большинство местных жителей были потомками багамцев и англичан, промышлявших здесь чере­пах сотню–другую лет назад.

В

те дни вы могли ловить здесь любую рыбу, какую только хотели, и для этого во­все не надо было фрахтовать специальную лодку. Рифы были почти нетронутыми, а груперы и бельдюги буквально хватали вас за рубашку. Даже луцианы держались очень просто. Плавая в каком-либо проливчике или около кораллового выступа, вы могли наловить столько желтохвосток, что улов покрыл бы дно вашей лодки, или на­полнить ее пестрым грузом анизостремусов, королевских спинорогов, рокхиндов или испанских хогфишей. А если плохая погода гнала вас домой, то всегда можно было вдоволь наловить хэмулид, которые очень хороши с овсяной кашей. Да и хэмулиды здесь вдвое крупнее обычных, и на вкус они очень приятны.

Вам стоило только поболтать приманкой в проливе — и появлялась морская щука, всегда сопутствующая косякам тарпонов, идущих из Баия–Онда, или же полазить по известковым отмелям, чтобы обнаружить косые тени альбулей, мирно снующих в по­исках корма. И если у вас имелась некоторая сноровка, один из них становился ва­шей добычей, и тогда жизнь казалась совсем другой.

В те годы отмели были прекрасны сами по себе, даже вне связи с таившимися в них загадками природы. Прибрежные дороги уже существовали, но здесь не ощуща­лось ни малейшего признака того, что когда-нибудь прибрежные острова сделаются пригородами Майами. Право, этого нельзя было заметить, но вместе с тем вы пони­мали, что это неминуемо произойдет.

Вы знали, что когда-нибудь эта прелестная бухта наполнится брюзжащими крити­канами, что берега сделаются лежбищами для людей и свалкой оставленного ими мусора, а солнечные закаты испоганит свет неоновых ламп. Одним из первых исчез­нет старый крокодил, живущий в норе слишком близко к шоссейной дороге, а рыбы повсюду станет мало, и она будет боязливой. Даже старые серебряно–седые стволы красного дерева уползут, словно змеи, в столярные мастерские, а из узорчатых, как рисунок на гемме, и завивающихся, как улитки, ветвей ямайского кизила будут де­лать шершавые гамаки.

Не изменятся только очертания и расположение островов. Синие воды Гольфстри­ма будут всегда плескать у восточных берегов полукружием лежащего архипелага; сохранятся кажущиеся неправдоподобными сочетания красок в бухтах; останутся теплые, кружащиеся воронками известково–белые воды, смыкающиеся с каждой те­нью переливами цветов — от бирюзового до темно–зеленого и молочно–нефритово­го. Тысячи крошечных островков, заросших по берегам мангровыми деревьями, останутся здесь вместе с огромными черными губками, и крупные морские окуни бу­дут искать среди них убежища от рыболовов, восседающих на старом паромном при­чале. Кое-что останется…

В тот год Марджи и я приехали сюда, чтобы посмотреть на ридлей, о которых упо­минал Стью. Отмели были такими чудесными и нетронутыми, что мы даже не обиде­лись на построенную здесь дорогу, по которой, кстати говоря, сами приехали. Никто на свете так не обижается на появление признаков человеческого прогресса, как на­туралист, особенно если он молод. Я хорошо помню, как страстно мы тогда желали, чтобы отмели навсегда были отданы солнцу и ветру, хохлатым белым голубям, крас­новатым енотам и маленьким ланям, а также небольшому числу чуждых суете людей с такими же именами, как Лоу, Томпсон, Суитинг. И конечно, нам.

Помню, как Марджи спросила меня тогда, неужели я буду столь бессердечным, что откажу моему здешнему приятелю в удовольствии угостить нас супом с устрицами. И я сказал: «Будь я проклят, если этого не сделаю, так как во всем мире можно найти такой же устричный суп, а мой приятель уж слишком им возгордился». А нынче, всего лишь двадцать лет спустя, вы можете обшарить весь архипелаг и не найти ложки этого супа. Да и устриц не найдете, хотя вам знакомы укромные уголки, в кото­рых они прячутся. Их нет, как нет больше крабов и легкой ловли рыбы.

Но ридлеи до сих пор здесь, и нам пора вернуться к ним.

Мы едва успели бросить вещи на койки в одной из хижин Стью, как он повел нас дальше, и мы очутились в лодке вместе с двумя жителями острова Матакамбе — не­ким мистером Ионой Томпсоном и его взрослым сыном, чрезвычайно на него похо­жим.

В 1935 году, когда атмосферное давление резко снизилось, а промчавшийся со скоростью двухсот миль в час ураган поднял двенадцатифутовую стену воды, кото­рая ринулась через низкие острова, уничтожая и унося с собой все, что встречалось на пути, мистер Томпсон получил серьезное ранение в бедро. Официальный отчет об этом урагане гласил, что погибло восемьсот человек, главным образом ветеранов Первой мировой войны, живших в палатках на острове Матакамбе. Впрочем, все прекрасно знали, что подсчет жертв был закончен слишком рано. В живых остались главным образом коренные жители, которые укрылись от неистового моря и ветра в гладкопалубных лодках, накрепко причаленных в густых прибрежных мангровых зарослях. Поток воды опрокинул даже железнодорожный локомотив и утащил на двадцать миль в глубь материка обломки бетона, а здесь люди на маленьких лодках ухитрились спастись. Иона Томпсон тоже спасся, однако летевшая балка чуть не разбила его. Он получил такое ранение, которое делает инвалидом любого человека, но Иона быстро поправился и вскоре занял первое место среди рыбаков на верхних отмелях.

Он владел острогой лучше всех людей любого цвета кожи, которых я когда-либо видел, он знал толк в погоде, в воде и в рыбе, и, что было самым важным, он знал черепах.

Пожаловавшись на сердитую черепаху, которую только что вытащил на палубу, он сказал:

– Люди говорят, что ридлея — это помесь…

Я прислушался к его словам и поддержал дальнейший разговор.

– Мы даже не знаем, где она откладывает яйца, — продолжал он. — Другие чере­пахи выходят на берег в то или другое время, но ридлею никогда не увидишь. Все го­ворят, что они получаются, когда логгерхед забавляется с зеленой черепахой…

Затем он смущенно пробормотал еще что-то, и я полагаю, что понял его правиль­но.

Мы думаем, они принадлежат к среднему роду и ни на что не способны.

Вот примерный смысл того, что он произнес.

Я не находил ничего предосудительного в том, что этот человек считал ридлей не­размножающимися, однако никогда не соглашался с подобными предположениями, да и теперь не соглашаюсь. Я понимал, что ридлеи — резко отличные от других ви­дов и своеобразные создания, но сомневался в том, что они являются промежуточ­ным видом, результатом скрещивания разных пород. Вот, скажем, мул — четко выра­женная помесь осла и кобылы, но ридлеи — самостоятельный вид животного. И хотя кивнул Ионе Томпсону в знак согласия, но тогда же решил любым путем добиться ис­тины.