Наветренная дорога

Карр Арчи

– Поняли ли вы, что говорил мне этот человек?!

А он продолжал:

– Здешний народ называет ее «разрыв–сердце» черепаха, так как у нее разрыва­ется сердце, когда она попадает на палубу. Батали — плохая черепаха, она не выно­сит перевозки. Мы не можем довезти ее до дому. Да и ловим мы их мало: три–четыре за весь сезон, и только при сильном морском течении.

Те же самые слова были произнесены восемнадцать лет назад в тысяче миль от­сюда. Этот стоявший в воде человек доказывал, что ридлеи водятся у берегов Три­нидада! Может быть, он кое в чем и ошибался или морочил мне голову выдуманны­ми, не соответствующими его

познаниям подробностями, но он доказывал, что рид­леи появляются на здешних берегах так же, как, скажем, на побережье Англии.

Как же попали ридлеи на остров Тринидад?

Так как в Карибском море нет ридлей, да и нет отклоняющегося к югу течения, ба­тали на Тринидаде могли появиться только из Атлантики. Морское течение, о кото­ром упоминал старик, частично образуется из Северного пассатного течения, перехо­дящего затем в Гольфстрим, а частично из Южного пассатного течения, являющегося продолжением Бенгальского течения, которое идет от берегов Юго–Западной Афри­ки. Ридлеи могут попросту застрять в водах Гольфстрима, когда это течение несколь­ко отклоняется к югу Европы, плыть до Азорских островов — последнего места, до которого мы можем проследить их путь. А затем вместе с течением, движущимся на запад, в направлении Бразилии, они вновь пересекают океан и доплывают до Трини­дада.

Но, может быть, тринидадские черепахи вообще не принадлежат к ридлеям Гольфстрима, а являются породой, которая обитает вдоль западных берегов тропи­ческой Африки? Для этой африканской группы ридлей характерны шесть или семь больший чешуй с каждой стороны панциря, в отличие от пяти чешуй у черепах Мек­сиканского залива. Было бы очень просто установить, что представляют собой три­нидадские батали, если бы я мог увидеть хотя бы одну–единственную.

Вот те размышления, которым я предался на каменистой тропе, как только ко мне вернулось самообладание.

– Скажите, не могли бы вы показать какой-нибудь старый панцирь этой самой ба­тали, — сказал я. — Может быть, он где-нибудь валяется. Или ее череп.

У старика, стоявшего в воде, появилось виноватое выражение.

– Мы их не привозим, сэр… — сказал он.

– Может быть, их легко поймать, когда они выходят откладывать яйца? — спросил я.

На его лице снова мелькнуло выражение вины, и я знал почему.

– Эта черепаха не откладывает яиц, сэр! — сказал он. — Мы никогда не видели ее на берегу.

Что прикажете в таком случае делать? Допрашивать с применением пыток? Об­ращаться с пламенными речами к изумленной группе рыбаков? Вместе с хищными птицами рыться в гниющих отбросах? Обещать награду, как за помощь при стихийных бедствиях? Богохульствовать и ждать?

Так мне и не довелось своими руками нащупать доказательства.

Возвращаясь домой, я оставил в этих краях не только обязательство уплатить зна­чительную премию за поимку батали, но и множество друзей среди жителей скали­стого побережья и местных рыбаков. Но так ничего и не выяснил с «разрыв–сердце» черепахой!

Если здесь водятся батали и если они являются ридлеями, то, вероятнее всего, их приносят сюда африканские воды. В этих водах, очевидно, имеются молекулы фло­ридского происхождения, совершившие огромный круговорот. И где-то там, в неиз­вестном месте, находится родина батали — этих «разрыв–сердце» черепах, приплы­вающих к скалам, стоящим по ту сторону Матло, туда, где кончается наветренная до­рога.

Глава третья

ВЕСЕЛЬЧАКИ ПИТЫ ИЗ ПАРКА ВАРГАСА

Был поддень, но в парке Варгаса царили сумерки. На примыкавших к площади жарких улицах жители Пуэрто–Лимона уже закончили свой рабочий день, лишь кое–где катили одиночки–велосипедисты, тарахтели случайные такси и время от времени верещали мальчишки — чистильщики обуви. В тенистом парке ленивцы давно пре­кратили всякую деятельность и висели спинами книзу на ветвях индийского лавра. Случайный наблюдатель мог бы утверждать, что все ленивцы спят; но я знал их луч­ше или, по крайней мере, надеялся, что знаю. Тут был один ленивец, в котором, го­воря образно, бурлили чувства, но это не были чувства, которые отражаются на внешности. Ленивец с его эмоциями и мой интерес к ним удерживали меня в полу­мраке вот уже пятый день с начала пребывания в Пуэрто–Лимоне.

Переход из опаленных солнцем улиц в парк Варгаса напоминает ныряние в глубо­кий ручей: та же перемена света и то же ощущение прикосновения холода к коже. Ветви огромных деревьев переплелись здесь так же тесно, что только шальное пят­но света достигало земли, и так высоко, что порывы бриза, долетавшего из бухты, кружились где-то наверху среди стволов. Трудно представить себе привлекатель­ность подобного места до тех пор, пока вам не довелось томиться ожиданием в ка­рибском городке.

Вот уже пять дней, как я только тем и занимался, что торчал в центре Пуэрто–Ли­мона, и, несомненно, жизнь могла показаться мне несносной, если бы не ленивцы, и не тень, и не порывы ветра в парке Варгаса.

В первый день, когда я вошел в крошечную контору авиакомпании «Аэровиас Ко­старицензес», меня поразила скромная внешность этого предприятия. В единствен­ной, перегороженной стойкой комнате стояли весы- платформа; позади стойки вид­нелись стол, пишущая машинка и девушка, и девушка была хорошенькой, как всякая tica [5] . Мне она показалась опечаленной, когда я задал вопрос, могу ли назавтра на­нять самолет.

– Наш самолет разладился… — ответила она по–испански.

5

Костариканка (исп.).

– Ваш самолет? — спросил я. — Разве у вас один–единственный самолет? Что же с ним случилось?

– Quien sabe [6] , — сказала девушка. — Пако пытается выяснить, в чем дело. В среду он летал на нем в Сан- Хосе, а лететь приходилось высоко над вулканом. Слишком высоко — на высоте 12 500 футов, а это плохо для такого самолета, как наш. И когда Пако вернулся, самолет разладился. Все пассажиры и грузы в Сиксаолу и Ла–Барра вынуждены ждать. Lastima [7] , но потерпите!

6

Кто знает (исп.).

7

Жалость, сострадание (исп.).