Навигаторы Апокалипсиса
Шрифт:
– А чего тогда «худшее впереди»?
– Локатор… – Гуськов вздохнул и поднял тоскливый взгляд к потолку, но вдруг замер и снова опустил взгляд на Локтева.
Теперь он смотрел на старлея с удивлением и скрытым уважением. А еще Гуськов, как мог, постарался выразить взглядом, что Локатору следует немедленно умолкнуть, иначе офицеры, что называется, «до… трындятся». Два-три следующих логических шага вполне могли довести их до цугундера. Ведь в итоге мог последовать вывод, что изоляция миров – это плохо, а значит, Мазай, сам того не желая, подыгрывает тому, кто всех обманул. Или
Локтев, слава богу, понял, что хочет без слов сказать командир, и умолк. Перед этим, правда, ухмыльнулся. Скорее всего, от гордости за себя, такого умного. В кои-то веки ему удалось переплюнуть командира! Что ж, Локатор имел полное право собой гордиться.
– Получается, тебя, Гуськов, он как гонца отправил, – не столько обращаясь к Гуськову, сколько размышляя вслух, продолжил Мазай. – Понятно. Одно неясно, зачем этот ложный Козерог взялся нас предупреждать? Какой ему с этого гешефт?
– Это у него надо спрашивать, – проронил Гуськов просто для поддержания разговора.
Как ни странно, реплика не пропала впустую. Мазай почему-то посчитал ее заслуживающей внимания и кивнул. И даже ответил.
– Да, придется спросить, – сказал Мазай, не отрывая задумчивого взгляда от заставки на экране планшетника. – Только не у него. Есть у меня в заначке один консультант. Тоже навигатор, как выяснилось. Последний в Москве. Был ученым, тоже над проблемой раздвоения реальности работал, даже ведущим специалистом считался в моей команде. А потом… над чем работал, на том и сдвинулся. Понесло его не в ту степь, как я тогда решил. Да так понесло, что на два месяца в психушку пришлось его закрыть. Но теперь может оказаться, он был прав.
Мазай замолчал и побарабанил пальцами по столу.
Гуськов про себя решил, что все-таки никогда не сможет понять большое начальство. То оно рвет и мечет, если кто-то оказывается умнее, то вдруг идет на попятную и не стесняется признавать свои ошибки при подчиненных. А раньше-то что, слабо было? Почему не задумался над аргументами ученого и не признал, что он «может оказаться прав»? Время потребовалось, чтобы созреть? Или ждал, когда жареный петух в ягодицу клюнет? Ну вот, дождался. А не поздно теперь метаться?
– Надеюсь, еще не поздно все прояснить, – будто бы прочитав мысли майора, добавил Мазай. – Только за ним придется съездить тебе лично, Гуськов. И тебе, Локтев. От других он может ускользнуть в Старый мир. Справитесь?
– Справимся, – ответил Гуськов. – Еще Стрельцова найти бы. На звонки не отвечает.
– Распоряжусь, найдут, пока ездите. Адрес у Клименко в айфоне, проверь там: Абрамов Лев Александрович. Оперативный псевдоним Академик. Аппарат у тебя?
– Пока да.
– Вот и оставь на память.
– Вам номер «Козерога» сбросить?
– Я знаю его номер, – Мазай вздохнул и обвел взглядом опешивших офицеров. – Не удивляйтесь, ребятки. Все действительно очень непросто. Если тебя это утешит, Гуськов, ты прав в главном. Человек, который заманил тебя в «нереальность», не Козерог.
– То есть вы на самом деле знаете, кто настоящий Козерог? – уточнил Гуськов.
– А вот это секрет, – Мазай усмехнулся. – Ладно, пусть это
Марш так марш, Гуськов и не собирался засиживаться «на ковре». Даже больше, ему с каждой минутой почему-то все сильнее хотелось на воздух. Как говорится, на волю в пампасы. Все-таки кабинеты действительно не были стихией майора. Или дело заключалось в напряжении, которое он испытывал, общаясь с Мазаем. С чего вдруг? Непонятно.
Главным козырем Гуськова всегда была именно особая, просто нечеловеческая непробиваемость при общении с начальством. Даже с самыми взбалмошными самодурами майор всегда общался ровно, как человек, знающий себе цену. За это его не то чтобы не любили, нет. Наверное, просто «не видели его в своей команде», а потому никуда не продвигали. Вот и оставался майор уже который год «старшим топтуном», а тот же Самсонов, пришедший в органы на пять лет позже, выбился в непосредственные начальники Гуськова. Но зато Гуськов спокойно спал по ночам и никогда не парился перед встречей с начальством.
Один-единственный раз тактика безупречного служаки дала сбой, и Гуськову досталось на орехи. И не только ему, но и всей его команде. История получилась – вспоминать не хочется. В результате все скинули с погон по звездочке, но никто не взбрыкнул и не уволился. Из уважения к командиру и еще потому, что понимали – он прав. Каша варилась долго, но закончилось все моральной победой команды Гуськова. Неправое начальство ушло, а команда майора осталась. Причем вместо повышения (как обычно бывает в госструктурах) бывшее начальство получило полный расчет и бесславную отставку. Справедливость, так сказать, восторжествовала. Правда, в званиях Гуськова и товарищей не восстановили.
Но суть не в этом. Суть в том, что даже в самой сложной ситуации Гуськов оставался самим собой, служил, а не выслуживался. И на любое начальство, вплоть до президента, реагировал, как положено. Как записано в законах и инструкциях. Как на вышестоящее должностное лицо. Только и всего. И вдруг появился Мазай. Ничего особенного, такое же, как все, должностное лицо, но от его харизмы (или от чего там еще) Гуськова откровенно «плющило и колбасило», как говорил, пока не подрос, Владик, племянник майора.
Вот почему сейчас Гуськов и ощутил «чувство глубокого морального удовлетворения», покинув генеральский кабинет. Даже до свежего воздуха не дошел, а уже полегчало. Просто «загадочный феномен» какой-то… или «феноменальная загадка»… короче, не стандарт.
– Нормально все, командир? – вполголоса поинтересовался Локтев. – Что-то тебе опять взбледнулось. Штормит?
– Нормально, – Гуськов остановился у широкой лестницы и оперся о старинные, сто раз лакированные перила. Его не «штормило», но майор ощущал отчаянную потребность на что-то отвлечься, будто бы запить водой жгучую смесь. И почему-то в этот сложный момент именно перила привлекли его внимание. – Смотри-ка, наверное, со сталинских времен не меняли, только красили. Чего их было копировать? Нет чтобы новые сделать, пластиковые, под старину.