Навсегда(Роман)
Шрифт:
— Да так, крестьяне самые обыкновенные…
— Здорово! — с иронией заметила Наташа. — Крестьяне! А я-то думала, какие-нибудь помещики приютили тебя в своем роскошном будуаре.
— Хорошие люди… — устало продолжала Аляна. — Сколько времени они меня прятали, а ведь как боялись! Они же на мне пистолет нашли и догадались, кто я такая. Как только я понемножку ходить научилась, я объявила им, что ухожу. Вижу, душа у них от этих слов просто расцветает. Бабка меня давай угощать, хозяин повеселел, на жену больше не кричит, не ругается. Стала я собираться в дорогу, они косятся, молчат. Молчали, молчали да вдруг как возмутятся, как в меня вцепятся —
Так я у них и прожила еще полтора месяца… Совсем их замучила.
— Вот это хорошо, вот это я буду потом тоже рассказывать! — жадно слушая, волновалась Наташа. — Ну еще, еще! А когда наши ребята за тобой пришли, что тогда?
— Ну, тут уж все было. И целовались и прощения просили, если что не так… В общем, говорю же я тебе, обыкновенные хорошие люди — народ!.. Я себе так представляю: народ вокруг нас — это как море. Народ за нас, и нам можно держаться и драться с фашистами, мы в народе, как рыба в воде. Выпусти воду, и мы как на сухом месте останемся, мы недели не продержимся, никакие леса не помогут. Думаешь, фашисты такие слабенькие?
— Они, черти, даже очень сильные, — убежденно подтвердила Наташа. — Только ничего им не поможет. Капут ихнее дело, аминь… Ты спать небось хочешь?
— Надо поспать.
— Ладно, спи, хотя ты, наверное, врешь, будешь лежать и про него думать.
— Спать, спать, — настойчиво шепнула Аляна.
Она и вправду заснула почти мгновенно, глубоким, полным тревожных картин и мыслей сном. Среди ночи чутко дремавшая Наташа услышала, что она глухо всхлипывает во сне, и потихоньку погладила ее по плечу, чтоб разбудить, не испугав.
Аляна еще раз всхлипнула, тяжело перевела дыхание, приходя в себя.
— Успокойся, ну, проснулась? Кто тебя напугал? — как ребенка, утешала ее Наташа, продолжая поглаживать.
Аляна нашла ее руку и крепко сжала в своей влажной от слез ладони.
— Сон такой страшный… — немного погодя сказала она и передернула, точно от озноба, плечами. — Будто за нами погоня. Мы в санях мчимся, а кругом лес, все темней, все глуше, и просека все уже делается, никак нам не уйти… А потом это оборвалось, и я вижу: он лежит молча, навзничь, а они над ним низко наклонились и что-то с его лицом делают. Не знаю что, только ужасное… с лицом. И я будто подхожу, а он мне рукой делает знак: отойди, не мешай! Понимаешь, не мешай, а то еще хуже будет… И опять все исчезло, и я будто плачу одна и повторяю: «Я тебя так любила… так любила»… Вот ты разбудила, спасибо…
— Ну, теперь все прошло, все прошло, — успокаивающе говорила Наташа. — А завтра и он вернется, все хорошо будет, и ты будешь счастлива.
Аляна долго молчала, и только по руке, сжимавшей ее руку, Наташа знала, что она не спит.
Потом, еще сильнее стиснув руку подруги, Аляна торопливо зашептала:
— Нет, не будет счастья. Я сама когда-то так думала: вернется домой — вот и счастье. Про себя-то я все время повторяю, как заклинание: «Только бы вернулся, только бы вернулся!», а ведь знаю, что и этого мне мало… Если у тебя за стеной, где-то рядом, мучают человека или плачут голодные дети, — можешь ты целоваться с любимым? А если даже не рядом? Если за сто верст от тебя, в лагерях, в эту минуту люди мучаются и гибнут, и где-то по темным полям тяжело шагают усталые солдаты, и
Аляна закрыла глаза и неожиданно быстро стала забываться, сквозь сон повторяя: «Только бы вернулся!.. Только бы вернулся!»
На рассвете этого же дня километрах в двадцати от базы, вокруг березового лесочка, зеленевшего на пригорке, точно островок среди вспаханных полей, возобновилась прерванная вчера с наступлением темноты стрельба.
Тело убитого накануне рабочего-партизана лежало среди белых березок. Лицо было заботливо прикрыто платком, на который упала срезанная пулей, еще не начавшая вянуть березовая веточка. Когда стрельба стихла, было слышно, как неутомимо бурлит родничок, деловито выбегая из земли.
Валигура, бледный и сосредоточенный, сидел, утомленно привалившись к краю ямы, и угрюмо поддерживал правую руку, простреленную в плече.
Пулеметы вдруг замолчали, и только автоматчики продолжали вести издали неприцельный огонь.
Степан осторожно приподнял голову над краем ямы. Отсюда ему видна была далекая опушка, до которой им так и не удалось добраться.
Молодой парень, подрывник из группы Степана, Алексас наблюдал за другой стороной поля.
— Сейчас пойдут, уже галдеть начинают, — сказал он, внимательно вглядываясь.
— С двух сторон разом не пойдут, побоятся своих перестрелять, — заметил Степан, присматриваясь, и добавил — Нет, сперва мои собираются, вот увидишь, сейчас двинутся.
Пуля попала в руку убитого, и ладонь дернулась.
— Сволочи, собаки, дай бог им поганой смерти, — вдруг встрепенувшись, начал ругаться Валигура.
— Сейчас, — сказал Степан.
Пригнувшись, он прошел по краю ямы, выбрался наверх и ползком втащил убитого под прикрытие.
Валигура поправил платок на его лице и снова сел, прислонившись спиной к краю ямы.
Накануне весь день, теряя людей, таща за собой раненых, группа Степана уходила, все еще надеясь добраться до леса. Перед самым наступлением темноты смешанному отряду фашистской жандармерии и полиции удалось их обойти и отрезать.
— Ну, что я говорил? Видишь, мои первыми поднимаются! — сказал Степан.
Однако жандармы не привыкли и не любили ходить в атаку по открытому полю и, попав под огонь, опять залегли. Немного погодя снова начали стрелять пулеметы, и в лесочке дождем посыпались с деревьев сбитые ветки.
Степан даже не обернулся, когда сзади его схватил за плечо Валигура.
— Степа, Степа, ты слушай только!.. Что это?
Степан и сам уже несколько минут вслушивался с возрастающим волнением.
— Похоже, у шоссе гранаты кидают! А? Что это значит?
— Точно, гранаты!.. Эй, гляди, Алексас, гляди, сейчас опять пойдут!
Глава восемнадцатая
Чувство ожидания было неотступным. Засыпая, она ждала, и сон был полон смутного ожидания, а когда просыпалась, все то же чувство ожидания делалось лишь более явственным. Разговаривая с людьми, улыбаясь, отвечая на вопросы, она не переставала ждать и будто прислушивалась к чему-то сквозь посторонний, мешающий шум.