Навстречу ветрам
Шрифт:
Нет, нет. Там, на перроне, она. Побегите…
Кто она? — недоумевая, спросила санитарка.
Девушка. Ольга Хрусталева. Это… Это моя сестра. Позовите ее…
На войне случайные, неожиданные встречи никому не в диковинку. Сыновья встречаются с отцами, братьями, сестрами, встречаются друзья, которые в мирное время не видятся годами…
Санитарка выбежала из вагона и, ни к кому не обращаясь, крикнула:
Хрусталева! Ольга Хрусталева!
Никто не отвечал. Она побежала вдоль перрона и через каждые пять-шесть шагов громко звала Ольгу. Никакой Ольги Хрусталевой не было. Врач-майор остановил санитарку за плечо, строго сказал:
Вы не на базаре, уважаемая, и нечего так кричать.
Так ее же брат зовет, — не смутилась санитарка. — Родной брат, понимаете? Может, он умрет, и не увидятся.
На третьем пути стоял второй санитарный поезд. Майор взял санитарку под руку и сказал:
Брат? Картина резко меняется, уважаемая. Идемте быстро, потому что наша-ваша Ольга Хрусталева вскоре отправляется.
Они подошли к одному из вагонов, и майор уже стал на ступеньки, как вдруг услышал голос девушки:
Павел Матвеич, возьмите свои сигареты…
Майор взял сигареты и сказал:
Оля, здесь где-то ваш брат. Вот эта девушка отведет вас к нему. Быстренько. И смотрите, не опоздайте: поезд может вот-вот тронуться.
Ольга посмотрела на майора, потом на санитарку.
Брат? — Она пожала плечами. — У меня нет никакого брата.
Как нет? — удивилась санитарка. — Он сам мне сказал: «Бегите, там Ольга Хрусталева, это моя родная сестра!»
Ничего не понимаю, — развела руками Ольга.
Уважаемая, как фамилия этого брата? — улыбнулся майор.
Морев, Игнат Морев…
Ой! — вскрикнула Ольга. — Где он? Скорее! Ну, скорее же, прошу вас. Павел Матвеич, я успею.
Она первая вошла в вагон и спросила у санитарки:
Где он?
Игнат осторожно приподнял голову, позвал:
Беляночка!
Игнаша!
Ольга узнала его сразу, хотя он и не был похож на прежнего Игната. Худой, заросший, с острыми скулами, Игнат смотрел на нее, и Ольга видела в его светлых глазах боль, муку и… радость. Игнаша! Сколько времени прошло с тех пор, как они в последний раз стояли с ним у моря, прощаясь перед ее отъездом в Академию художеств! Но разве был хотя один день, когда бы она не думала о нем, не вспоминала этих дорогих глаз? Всегда, всегда Игнат был с нею. Она носила его образ в своем сердце, чувствуя, что никогда не сможет с ним расстаться и что никогда он не будет принадлежать ей.
Игнаша!
Она склонилась над ним, обняла руками его голову, тихонько прижалась щекой к его лицу. Он что-то говорил, но Ольга ничего не слышала. Ей казалось, что здесь в вагоне, кроме них, никого нет. Только Игнат и она. Пусть эти несколько секунд будут ее коротким счастьем.
Игнат положил здоровую руку на ее голову погладил кудряшки.
Ты плачешь, Беляночка?
Немножко, — ответила Ольга. — Ты не сердись, Игнаша. это я так… Хорошо мне сейчас… — Она вытерла слезы и только тогда спросила: — Ты тяжело ранен?
Не очень. Расскажи о себе, Оля.
В это время кто-то крикнул с перрона:
Хрусталева, быстро на поезд!
Ольга побледнела. Будто кто ударил в сердце. Нечем стало дышать.
Игнаша…
Он смотрел на нее и молчал. Теплое, хорошее чувство к этой славной девушке шевельнулось в его душе. «Это моя сестра», — сказал он санитарке, когда услышал голос Ольги. Он хотел, чтобы Ольга была его сестрой. Любимой сестрой. А она?..
Ольга быстро склонилась к его лицу и, закрыв глаза, крепко и долго поцеловала в губы. Потом поправила подушку и сказала:
Прощай, Игнаша. Я — на фронт.
И ушла…
6
Раны зажили, но правая рука почти не сгибалась в локте. Когда председатель комиссии прочел все результаты осмотра и на углу санитарной карточки написал: «К военной службе не годен», Игнат сказал:
Я буду жаловаться. Это несправедливо. Дайте мне два месяца, я научусь стрелять левой. Или отправьте меня в саперную часть.
Через три дня он приехал домой. Город нельзя было узнать. На Ленинской улице, где они так любили гулять с Лизой, чернели еще не засыпанные воронки от бомб.
Витрины магазинов были заколочены досками, на углу Чкаловского переулка лежал опрокинутый трамвай. К порту одна за другой шли машины, груженные станками: эвакуировался авиационный завод. У булочной стояли длинные очереди за хлебом. Ветер гнал по тротуарам бумажки; оборванные провода шевелились, точно змеи.
Игнат без стука вошел в дом. Остановившись у порога, он снял с плеча вещевой мешок, сдернул с головы пилотку и позвал:
Мама!
Мать вышла из спальни и, увидев его, схватилась рукой за дверь.
Игнаша! — Она не плакала. Сухими, страдальческими глазами взглянула в его глаза и тихо спросила: — Надолго, сынок?
Игнат показал на несгибающуюся руку, ответил:
Отвоевался. — Горькая складка появилась у его рта.
Мать осторожно спросила:
Немцы далеко еще, Игнаша? Может, сюда и не придут?
Он не стал успокаивать:
Придут. Скоро придут, мама.
А как же ты? — В ее голосе вспыхнула тревога. — Уйдешь?
Игнат ответил быстро и твердо:
Нет!
Она больше ни о чем не спрашивала, смотрела на сына и вздыхала. Изредка смахивала ладонью непрошеные слезы. Что-то изменилось в Игнате. Мать чувствовала, что за это время он перестал быть юношей, и даже в глазах его теперь было что-то жесткое, непривычное. Мать словно видела в них то, что увидел, что пережил он сам: взлетающие в воздух обломки детских колясок, безумные лица матерей, окутанные дымом пожаров деревни и города…
На другой день Игнат пошел в горком комсомола. Он не удивился, когда увидел закрытыми почти все отделы, в которых раньше было шумно и людно. Поднимаясь на второй этаж, Игнат встретился на лестнице с Виктором Ревиным, заведующим отделом агитации и пропаганды. Это был веселый, компанейский парень, умница и задира.