Навстречу ветрам
Шрифт:
Казик повернул голову к лесу и дважды тихонько свистнул. Старик перестал водить палкой по земле, насторожился. Женщина опустила ведро, вгляделась в лес. Тогда Казик пролез через колья и сказал:
Не бойтесь, это мы.
Во двор вошли Андрей, Казимир и Януш. Увидев в руках Януша автомат, женщина вскрикнула.
Пан Езус, защити нас! — проговорил старик.
И Януш и Казик давно уже начали учить Андрея говорить по-польски, но сейчас он не мог вспомнить ни одного слова, чтобы успокоить женщину.
Януш повесил автомат за спину, протянул женщине руку.
Добрый день, сестра, — проговорил он. — Мы ничего плохого не сделаем, не пугайся…
Между тем Войтковский, ни на кого не глядя, приближался к овце. Бросив свою дубинку в сторону, он раскрыл большой складной нож и манил животное к себе:
Це, це, пся крев, иди сюда.
Заросший, огромный, оборванный, он был страшен.
Ему удалось схватить овцу за шею, сильным рывком он свалил ее и занес над нею нож.
Казимир! — крикнул Андрей и подбежал к Войтковскому. — Не надо, Казимир!
Кш, не мешай! — пробасил тот. — Мы пятый день голодаем, а тут…
Андрей схватил его за руку, отвел нож в сторону.
Казимир, мы не бандиты, — твердо проговорил он. — Если ты это сделаешь, тебя будут судить.
Войтковский резким движением сбросил его руку:
Судить? Кто это будет судить пана Войтковского?
Мы будем судить!
Это сказал Януш. Он стоял строгий, решительный.
Казимир встал, мрачно посмотрел на Андрея и Януша.
Забыли, что для вас сделал пан Войтковский? — спросил он.
Не забыли, — ответил Януш. — Но такой ценой мы не покупаем свободу. Это ведь бедняки… Такие, каким был твой отец.
Войтковский перевел взгляд на старика, на женщину. Они молча стояли в сторонке: старик — опершись на палку, женщина — спрятав руки в карманах передника. В глазах у обоих застыл страх, оба с надеждой смотрели на Януша. А разве Казимир не хотел, чтобы простые люди так же смотрели на него?.. Сколько раз в тюрьме, обдумывая план побега, он мечтал, как вырвется на волю и будет крушить врагов Польши, чтобы не осталось на ее земле ни одного фашиста, ни одного пана Облновского, засекающего людей плетьми! Он мечтал, что слава его будет лететь по родной земле, не слава бандита, а другая — хорошая, простая и ясная. На него будут с надеждой смотреть бедные люди, его, как огня, будут бояться облновские и немецкие звери, принесшие страдания его Польше… И вот стоит он, «защитник» простых людей, и думает: «Был ты бандитом, бандитом и остался, пся крев!»
Казимир пнул ногой овцу, с сердцем выругался:
Пошла вон, волчья душа! Лезешь под ноги…
Он ждал, что Януш и Андрей начнут стыдить его, и решил молчать. Ни слова не скажет он в свое оправдание, потому что нет таких слов, которые могли бы оправдать бандита.
Андрей спросил:
Казимир, у тебя, кажется, есть еще немного табаку? Давай покурим.
Войтковский искоса взглянул на Андрея: хитрит русский летчик?
Будто ничего не произошло, старик предложил:
Прошу добрых людей до хаты, хозяйка гостей угощать будет.
Так никто ничего и не сказал Казимиру, и в душе он благодарил этих людей за то, что они простили его. Он поклялся себе, что с этого дня станет другим человеком. Таким, как Андрей, Януш… Чтобы бедные люди не со страхом смотрели на него, а с надеждой.
Ночь прошла спокойно. Янушу удалось узнать у старика, что недавно вблизи этих мест прошел небольшой партизанский отряд, держа путь в горы.
Хорошие то люди, сохрани их пан Езус, — сказал старик. — За Польшу на муки идут, за народ смерть принимают.
Утром Януш предложил:
Надо и нам идти в горы, искать отряд.
Не отряд искать надо, а немцев, — проговорил Казимир. — Бить их надо!
Дубинкой? — спросил Андрей. — С одним автоматом много не навоюешь.
Никто для нас оружия не заготовил, — угрюмо возразил Казимир. — Самим добывать надо.
Все же решили идти в горы. Путь был неблизкий, безлюдный, и старик упросил Януша взять на дорогу немного хлеба и кусок сала.
Когда выходили из хаты, Казимир задержался на несколько секунд, будто зашнуровывая ботинок. В полутемных сенях он остановился, с тоской взглянул на кованый сундук, переступил с ноги на ногу и приоткрыл крышку. На самом дне лежали три куска сала.
Бандит я и есть, пся крев! — выругался Войтковский. — Настоящий бандит, будь я проклят!
Он тяжело вздохнул, взял из сундука кусок сала и положил его за пазуху.
2
Казик не жаловался, но все видели, что он еле передвигает ноги. Глаза у мальчугана ввалились, все тело было изодрано сучьями; ночами он стонал, во сне его преследовали кошмары. От болот, лежащих где-то поблизости, тянуло промозглой сыростью, тучи комаров носились в воздухе, часто моросил дождь. Войтковский снимал с себя изорванную рубаху и укрывал Казика, сам оставаясь почти голым: от брюк у него остались лишь жалкие лоскутья. Он ворчал:
Прячемся в лесу, как волки. Надо искать немцев, у них есть оружие и еда.
Нас только трое, разве это сила? — спокойно спрашивал Андрей.
Лучше погибнуть в драке, чем подохнуть с голоду! — не сдавался Войтковский.
Они брели по лесу вот уже третью неделю, выбирая самые глухие места. Горы были еще далеко. Отряд, о котором говорил старик, будто в воду канул. Иногда Янушу казалось, что они идут по следу отряда: вот Казик случайно набрел на недавно потушенный костер, вот Андрей нашел обрывок веревки, а Казимир наткнулся на банку из-под консервов. Они радовались этим находкам и с новыми силами продолжали идти вперед. Скорее, скорее догнать друзей, соединиться с отрядом и начать настоящую жизнь! Жизнь людей, а не волков, загнанных в болота и глухие леса.
Осталось недалеко, Казик, — подбодрял мальчугана Войтковский, а сам уже не верил: снова никаких следов, снова глушь и почти осязаемая близость болот…
Однажды ночью, укрывая Казика своей рубашкой, Войтковский услышал впереди непонятный шум. Казалось, вот кто-то уронил котелок или каску, кто-то наступил на сухую ветку. Войтковский хотел разбудить Януша, но передумал. Он взял свою дубинку и, осторожно раздвигая ветки и вглядываясь в темноту, направился вперед. Он был сейчас похож на зверя, подкрадывающегося к своей жертве: такие же хищные, почти бесшумные движения, такой же хищный, напряженный взгляд настороженных глаз. Запах дыма, от которого дрожали ноздри, опасность, подстерегающая в густом мраке, неслышные шорохи — все это он воспринимал как-то помимо сознания. Когда в нескольких шагахот него послышался приглушенный голос, Войтковский замер. Так зверь, почуяв человека, замирает на месте, не зная еще что делать — нападать или бежать.