Навстречу ветрам
Шрифт:
Казимир застонал и открыл глаза. Перед ним стояли поручик Данек, двое здоровенных карателей с сухими ветками в руках и маленький человечишко в длинном пальто, видимо, ксендз. Все молчали, разглядывая Казимира. Наконец ксендз проговорил:
Честные католики в суровый час испытания не оставляют веру свою на поругание. Раскаиваешься ли ты, сын мой? Вернешься ли к братьям своим?
Человечишко был уже стар, седые пряди волос выбивались у него из-под маленькой шапочки, умные глаза скорбно смотрели на распухшее лицо Войтковского.
Кто ты, старик? — спросил Казимир.
Слуга пана Езуса, слуга веры нашей, сын мой, — ответил старик. — Я ксендз.
Войтковский вспомнил ксендза, который сидел с ним в тюрьме и ехал на одной машине в лагерь смерти. У него не было седых прядей, лицо не казалось таким кротким и умным, и голос, кажется, был грубым и резким. Тот валялся на цементном полу проклиная немцев и их пособников, вот таких, как поручик Данек. А этот…
Ты слышишь меня, сын мой? — повторил ксендз, — Сам пан Езус призывает в этот суровый час всех честных католиков…
Все честные католики дерутся с немцами или сидят в тюрьмах! — перебил его Казимир. — А такие… Кши, пся крев!
Одумайся, сын мой! — отступая, сказал ксендз. — Одумайся, пока не поздно.
Последний раз спрашиваю, где партизаны? — Поручик вплотную приблизил свое лицо к лицу Казимира и заглянул в его глаза. — Скажешь?
Казимир собрал все силы, рванулся вперед, но веревка впилась в горло, и ему стало нечем дышать. Он прохрипел:
У-у, жабы…
И его голова опять упала на грудь.
Поручик взглянул на ксендза, тот скорбно кивнул.
Начинайте, — сказал пан Данек.
Каратели положили несколько сухих веток у ног Казимира, и один из них достал спички. Ксендз отошел в сторону.
Пламя обожгло ноги Казимира, по изодранным брюкам поползло выше. Глаза его налились кровью, жилы набухли; он хотел отстранить лицо от огня и ударился головой о дерево.
Скажешь? — Поручик стоял совсем рядом, ноздри его вздрагивали.
Казимир молчал.
Подбросить еще! — брызгая слюной, крикнул поручик.
Когда огонь коснулся лица и опалил волосы, Казимир прошептал:
Скажу…
Поручик сам разбросал костер, наклонился вперед и ждал. Казимир тяжело дышал и смотрел куда-то далеко, по ту сторону болота.
Ну? — Поручик наклонился еще ближе, боясь не расслышать того, что скажет Казимир.
Пусть подойдет пан ксендз, — попросил Войтковский. — Слушайте. Казик найдет меня здесь. И он даст клятву отомстить. Всех вас, пся крев, всех в огонь! У, жабы! Бандит пан Войтковский нечестно жил, но честно умрет… А вы крысы…
Поручик вытащил пистолет, взвел курок. Рука его дрожала от бешенства, дуло пистолета прыгало у глаз Казимира.
Собака! — прохрипел Данек.
Ксендз успел отвести руки поручика в сторону и тихо проговорил:
Враги веры и родины нашей достойны более суровой кары.
Они ушли. Силы покидали Казимира. Обожженные ноги не держали измученное тело, и он повис на веревках. «Что еще придумают эти волчьи души?» — с тоской думал Войтковский.
Через несколько минут он увидел, как трое карателей протащили мимо него высокий столб, направляясь к болоту. Оттуда донеслись оживленные голоса. Кто-то кричал:
Здесь нету дна, только трясина!
Правее, вон туда! — командовал поручик.
Потом послышались глухие удары чего-то тяжелого о дерево, и Казимир понял: в болоте устанавливают столб и его, Казимира, привяжут к этому столбу… Медленная страшная смерть…
Ты бодрствуешь, сын мой?
Казимир приподнял веки и опять увидел ксендза. Старик стоял в двух шагах, медленно перебирая четки.
Ты не сразу умрешь, сын мой. — Голос ксендза был спокоен, словно старик читал проповедь. — Душа твоя медленно будет покидать тело, и ты успеешь вознестись молитвой к отцу нашему, пану Езусу. Раскаяние облегчит твои муки, молитва сделает твои страдания твоей радостью…
Уйди! — Казимир плюнул в лицо ксендзу.
Тот вытерся рукавом и продолжал:
Но не будет тебе прощения от пана Езуса, и другие, адские муки ожидают тебя, сын мой. Готовься к ним, ибо страшны они, страшнее смерти.
Жаба! — Казимир снова плюнул и хотел закрыть глаза, но увидел приближающихся четырех карателей.
Двое тащили несколько жердей, связанных параллельно. Двое других подошли к дереву и начали отвязывать Казимира. Он не сопротивлялся: не было ни сил, ни желания продолжать борьбу. Жизнь еще не кончилась, но уже не принадлежала ему, и он знал, что пощады не будет. Хотелось только одного: умереть быстрее, сейчас. Когда каратели стали привязывать его к жердям, Казимир собрал последние силы и пнул ногой в живот хмурого черного детину. Тот взвыл, несколько секунд катился по земле, потом выхватил из-за голенища ржавый тесак и бросился к Казимиру, изрыгая проклятия. Может, на этом и оборвалась бы жизнь Войтковского, если бы снова не вмешался старик ксендз. Он стал между карателем и Казимиром и строго сказал:.
Надо прощать обиды, так учил нас пан Езус…
Каратели подняли жерди с прикрученным к ним Казимиром и понесли к болоту. По сваленным деревьям они добрались до вбитого в вязкое дно столба и прочно привязали к нему свою жертву. Поручик Данек командовал:
Глубже, глубже, но так, чтобы он не смог утопиться сам!
Каратель, которого Казимир пнул в живот, сказал:
Я сам буду караулить тебя до утра, пока не наглотаешься этой святой водички, гадина!
Он плеснул в лицо Казимиру вонючую, затхлую муть, добрался по бревну до берега и сел на пенек, поставив между ног автомат. Казимир молчал, глядя поверх деревьев на далекое, без единого облачка небо…
…День уходил. Солнце медленно опускалось за лес, через густую потемневшую листву бросая на болото последние лучи. Тучи комаров носились над топью. Словно чуя беззащитность человека, они кружились над ним, садились на лицо и шею, высасывали кровь, каплю за каплей. Казимир не чувствовал боли, тело его будто стало чужим. Он видел, как за деревьями взошел месяц, и тусклый свет его залил поляну, на которой спали каратели, видел одинокого часового, сидевшего на пне с автоматом между ног. Потом одна за другой стали зажигаться звезды. Они дрожали в лужицах топи, совсем рядом, у глаз Казимира: маленькие, неяркие огоньки. Не далеко, приподняв острую головку, почти бесшумно ползла змея. Вот она насторожилась, будто прислушиваясь к дыханию человека, и, качая головкой из стороны в сторону, стала приближаться к столбу. Казимиру казалось, что он видит ее голодные маленькие глазки и высовывающееся изо рта жало.