Навья кровь
Шрифт:
Болото вокруг забулькало, зашатался рогоз, росший на противоположном конце островочка. За ним кто-то взволнованно зашептался, потом хриплый голос вкрадчиво предложил:
— Слышь, мужичок. Забери падаль отсюдова. Мы к нему приблизиться не мож…
Кто-то шикнул и торопливо добавил:
— Не можем терпеть, аж противно приближаться, да и лень. Забери. Или в болото выброси, слышь?
Жора вдруг успокоился. Конечно, другой, более сообразительный, понял бы, что нечисть не просто так волнуется и носится по трясине, как угорелая, но Жора всегда монстров боялся
Впрочем, приближаться Дряблый не спешил. Обошёл труп вокруг, разыскивая следы. Судя по всему, человек оказался здесь непонятно, как, и в одиночестве — по крайней мере, чужих следов на сырой почве Жора не заметил. Только свои.
А ещё он увидел рюкзак, шлейку которого мертвец судорожно сжимал правой рукой. Игнорируя бормотание в зарослях, Жора подошёл, брезгливо повёл носом — мертвечиной ещё не пахло, но кишки уже утратили «герметичность», присел на корточки и аккуратно, чтобы не потревожить руку незнакомца, открыл на рюкзаке молнию.
Пару чистых, а главное, целых носков Жора положил к себе в карман. Бензиновую зажигалку — тоже. Воду не тронул, как, впрочем, и остальное содержимое рюкзака — ничего сверхнужного, очень редкого или хотя бы отличного, не «затрёпанного» качества не нашлось.
Кроме шкатулки. Хотя для шкатулки этот предмет был великоват, скорее, его можно было бы назвать небольшим деревянным сундучком, почерневшим от времени.
Вся поверхность сундучка была украшена примитивными картинками. Такие мог нарисовать ребёнок или первобытный человек. Жора провёл по одному из изображений пальцем и понял, что картинку сначала вырезали, а потом втёрли в получившиеся бороздки некое вещество, похожее на воск, только ярко-красного, почти кислотного цвета.
Выглядело зловеще: чёрный фон, красный рисунок, который рассказывает вполне чёткую, но совершенно непонятную историю. На крышке — человекообразное существо с очень длинными, до лодыжек, руками, стоит в окружении схематично изображённых треугольных домиков гораздо меньшего, чем он, размера. Настолько схематичных, что непонятно — чумы это, яранги, вигвамы или шатры. Или и вовсе банальные шалаши. На передней стенке, там, где должен быть замок — то же длиннорукое создание разрывает надвое очень условного человечка — кружочек на месте головы, палочки-ручки, палочки-ножки… Правая стенка — очень круглый человечек с чётко обозначенными грудями держит одну руку поднятой вверх, а другой указывает на длиннорукого, стоящего на коленях.
На левой стенке и на остальных — похожие изображения. Везде шалашики-шатры, длиннорукий и схематичные человечки, иногда не совсем целые. На дне — только домики, если не считать хорошо прорисованного глаза в центре композиции.
Там, где по логике должен быть замок — то ли орнамент, то ли буквы, то ли опять же, рисунки, только ещё примитивнее, но при этом более красивые, чем основные изображения. Жоре сначала показалось, что это иероглифы, но потом он отбросил эту мысль — очень уж непохоже на китайское или японское письмо. Так что мужчина решил, что наткнулся
— Убери трупак! — крикнул кто-то нервно из зарослей. Потом, после небольшой паузы удивлённо добавил: — А, нет. Трупак пущай валяется. Забирай то, что у тебя в руках, к себе на остров, слышь? А мы не обидим.
До Жоры наконец-то дошло, что кикиморы ведут себя странно не потому, что запугивают, а потому что кое-чего от него хотят.
— Что мне за это будет?
— Никому не скажем, что ты здесь был и подобрал это дерьмище, даже под давлением не скажем, зуб даём!
Жора хмыкнул. Страх перед нечистью исчез полностью.
— Офигели, с таким ерундовым предложением обращаться? Вы бы ещё пообещали сделать так, чтобы солнце утром с восточной стороны вставало.
В зарослях зашикали, зашуршали. Потом недовольно спросили:
— Что ты хочешь?
— Руда. Двадцать кило. Прямо сейчас. И да, пусть и ваша идея остаётся: не говорите никому, что я здесь был.
— Ща.
Жора довольно хмыкнул и наконец-то открыл сундучок.
Тот оказался плотно набит туго скрученными свитками. Мужчина пощупал, взял один в руки, понюхал, потёр пальцем и сделал вывод, что это прекрасно сохранившаяся выделанная кожа. Ещё нашёлся витой стеклянный флакончик из зелёного стекла — внутри какой-то порошок, горлышко неплотно закупорено тряпкой.
— Точно, жуткая древность, — пробормотал он, легко доставая затычку. — Интересно, заинтересуется ли Гомель?
Он прищурил один глаз, попытался вторым заглянуть во флакончик. Так и не понял, что в нём. Поэтому перевернул ёмкость вверх дном и высыпал немного серого порошка на ладонь, поднёс руку к глазам, пытаясь понять, что это такое, потом зачем-то понюхал. Порошок легко взвился, попал в ноздри.
Разворачивать свитки, чтобы узнать, есть ли на них рисунки или письменный текст, Жора не стал. Желудок скрутило от внезапно нахлынувшего нечеловеческого голода.
О кикиморах Дряблый совершенно позабыл. Принесённая нечистью руда так и осталась лежать на островке. Через два часа, когда в «мужском доме», то есть, в бывшем свадебном салоне, никого не было, Жора сидел за столом перед радио и общался со старым знакомцем:
— Да, арабская вязь. Конечно, очень древнее! Приём. — Жора злился, что Тимур медлит и выспрашивает несущественные детали. — Нашёл в болоте, ну, просто в болоте. Приём?
В помещение заглянула одна из женщин. Не глядя на Дряблого, подошла к шкафу и стала в нём рыться.
— Одну минуту, — недовольно сказал Жора, вперившись в женскую спину. Снова захотелось есть, но не так сильно, как на болоте.
Их было всего трое. Женщин. Диана и две её соседки. А мужчин — восемь, так что коммуна жила без всяких делений на пары. Пятерых детей считали общими. Диана прекрасно вписалась в это общество, даже, не смотря на почти сорокалетний возраст, успела родить сына неизвестно от кого. Жора, хоть и бесновался от бессилия и ревности, молчал. Жена не подпускала его к себе уже два года, и он не смел настаивать.