Найдется все
Шрифт:
— А потом случился военный переворот… бескровный, — сообщил, вклиниваясь в рассказ коллеги, Илья Минин. Последнее уточнение, не иначе, показалось ему позарез необходимым.
— А разве так бывает? — зацепился за него и просто-таки с демонстративной недоверчивостью поинтересовался Валера Попришкин.
— Почему нет, — ответила ему Илона Макси, — если учесть, что члены кабинета министров и депутаты парламента, представлявшие народность зизов, а также их охранники и наиболее верные сторонники были, кто повешен, кто забит до смерти бамбуковыми палками, а кто убит отравляющими газами — тогда и впрямь не пролилось тогда ни капли крови. Разве нет?
Ответить на последний вопрос Попришкину было нечего. Доводы собеседницы буквально сразили его наповал.
А Илона Макси продолжила знакомить клиента с Нумбези. Новое легкое движение пальца — и предыдущая фотография на экране айпада сменилась другой. Портретом могучего чернокожего мужчины в военном мундире… парадном, судя по целой россыпи украшавших его орденов и медалей.
Непокрытая голова чернокожего богатыря была лысой и блестела как шар для боулинга. Лицо — суровым, даже чуточку диким. Губы вытянулись… нет, не в улыбке, скорее, в оскале. И совсем неуместно на этом фоне смотрелись очки: простые, круглые, в толстой черной оправе. Их этот звероподобный нумбезиец как будто отнял у отличника-пятиклашки.
— Его превосходительство, генерал… нет, пардон, генералиссимус Жан-Кристоф Мугаб Эварист Бармала, — так представила человека на фотографии Илона Макси, — один из лидеров нумбов. А к концу правления сделавшийся и единственным в своем роде. Это он возглавил переворот. Узурпировав власть более чем на три десятка лет.
Следующие несколько фотографий сотрудница фонда Стофеля пролистнула мельком. Да они и не содержали ничего, что можно было подолгу рассматривать. А уж тем более любоваться. На всех были запечатлены черные человеческие трупы. Гора трупов, доверху и даже с бугром заполнившая какую-то яму. Мертвые тела на многочисленных виселицах, коими была заставлена площадь. И целая мешанина людских останков: рук, ног, голов. Единственный живой человек на снимке как раз подносил к ней горящий факел. Тоже, видно, не будучи в восторге от такого зрелища. А вот на следующей фотографии живой персонаж похоже, думал иначе. Он позировал на похожей груде останков, попирая ее ногами и с автоматом, закинутым на плечо.
— Переворот-то еще можно было назвать бескровным, — комментировала снимки Илона Макси, — но вот само правление Бармалы — едва ли. Особенно в первые годы. Предлог он, конечно, нашел благовидный. Навести в стране порядок, приструнить свирепых дикарей, которые не всегда штаны надеть умеют. Только вот действовал диктатор круто. Зизов массово выселяли из городов, сгоняли с мало-мальски плодородных земель ну и, конечно же, убивали. Разными, доступными человеку, способами.
Очередной снимок, не иначе, демонстрировал один из таких способов. Целая толпа худых полуголых людей стояла, вжавшись в сетчатую ограду с проведенной поверху колючей проволокой. Взрослые прижимали к себе детей… и ко всем этим несчастным уже тянулись, рвались собаки. Целая свора здоровенных псов с разинутыми зубастыми пастями.
— Когда в ООН забили тревогу, — продолжила Илона Макси свой рассказ, — Бармала был вынужден немного сдать назад. Прекратить террор против зизов. Или, по крайней мере, ослабить. Однако годом позже вспыхнула эпидемия. Нумбезийская лихорадка — под таким названием эта болезнь вошла в историю.
— Неспроста это, — не то вопросительно, не то утвердительно проговорил Попришкин, и его собеседница согласно кивнула.
— Разумеется, — затем последовали ее слова, — я больше скажу: не обошлось тут без бактериологического оружия. Его режиму Бармалы, не иначе, продала одна из тех стран, которые официально за все хорошее, против всего плохого, а права человека провозглашают высшей ценностью. Продажу провели, разумеется, через десятые руки, но соль не в этом. А в том, что гибли от нумбезийской лихорадки главным образом зизы. Власти сделали для этого все возможное. Неугодную народность окончательно загнали в резервацию, официально названную «карантинной зоной». Где миллионы людей до сих пор вынуждены существовать в антисанитарных условиях, без благ цивилизации и, конечно, медицинской помощи.
— Ну, — на этом месте Валера не удержался от того, чтобы хоть робко, но возразить, — с ваших слов я понял, что примерно этого они и добивались. Жить, как жили дикие предки. И никакого тлетворного влияния цивилизации.
— Человеческая душа — потемки, — так, по-философски, ответил на его вопрос Илья Минин и развел руками, — достичь цели — не всегда то же самое, что достичь счастья. Вы вот, уважаемый клиент, стремитесь к популярности и власти. Будете ли вы счастливы, получив власть? Я не уверен. А популярность вас точно не осчастливила. В противном случае не пришлось бы вас буквально выдирать из цепких лап правосудия.
— Да вы сами все это устроили, — проворчал Попришкин, — подставили… как это… подвели меня под монастырь.
Минин пожал плечами, а Илона Макси бросила на коллегу гневный взгляд. Говори мол, да не заговаривайся. А то уж не вздумал ли отваживать от нас клиента?
Затем рыжеволосая сотрудница фонда Стофеля вновь повернулась к Валере.
— Все так, но вот умирать в муках… об этом среди зизов не мечтали даже самые отмороженные противники прогресса и сторонники возвращения к истокам. Тем более, что лекари с их снадобьями и племенные шаманы, взывавшие к духам о помощи, с эпидемией справлялись плохо. Так что пришлось и самим зизам, и Бармале — под нажимом ООН — принять помощь мирового сообщества и Международного Красного Креста. Целая гуманитарная операция проводилась. Под названием «Добрый доктор».
Очередная фотография на экране айпада демонстрировала зрелище палаточного лагеря. На фоне которого люди в белых халатах осматривали тощих чернокожих мужчин и женщин, голых детишек с выступающими ребрами. На следующем снимке пара врачей хлопотала над лежащим на железной койке зизом, чье лицо исказилось в мученической гримасе. В руке одного из людей в белых халатах был шприц.
— Лихорадку тогда удалось победить, — подытожила Илона Макси, — но цели своей диктатор Бармала добился. Зизы вытеснены с глаз долой, политических противников среди нумбов не осталось. Власть прочна, армия преданна. А главное: истина об эпидемии, о подлинных ее причинах так до конца осталась не установленной. Бармала сделал все, чтоб воспрепятствовать международному расследованию. И вышел сухим из воды.
— Понятно, — Попришкин прибег к этому словечку, используемому, если человеку не столько все понятно, сколько не шибко интересно услышанное, — а что теперь? Как там дела в этой вашей Нумбези? Ведь, как понимаю, Бармала не дожил до наших дней.
— Это так, — было ему ответом, — однако после смерти диктатора власть досталась его сыну. Пьеру Хамузу Бармале… его еще прозвали Пети Бармала.
Со следующего снимка, на сей раз оказавшегося цветным, на Попришкина и Илону Макси смотрел еще сравнительно молодой человек, похожий больше не на правителя, а на рэпера родом из какого-нибудь Гарлема или Бруклина. Ядовито-зеленый расстегнутый пиджак, под ним — ярко-бардовая рубаха, опять-таки расстегнутая, но лишь на две верхних пуговицы. На груди висели три золотых цепи разной длины и толщины. Причем к самой большой цепи крепился медальон в форме символа доллара. На голове красовалась широкополая шляпа под цвет пиджака. А вот волос из-под шляпы не выбивалось. По всей видимости, был Пьер Хамузу Бармала столь же лыс, как и его папаша. Наследственное, не иначе.
Хотя глаза диктаторского отпрыска были скрыты солнцезащитными очками, Валера Попришкин интуитивно ощущал и был уверен на все сто, что взгляд его — одновременно самодовольный, презрительный и наглый. Как у всякого мажора независимо от родного языка и цвета кожи. Или вообще любого из прямоходящих приматов, дорвавшегося до легких денег.
Образ довершала трость, из которой в кадр попала только верхняя часть с набалдашником. На одном из пальцев руки Бармалы-младшего, лежащей на набалдашнике, поблескивало кольцо с изумрудом.