Найти человека
Шрифт:
Берзин И. И.»
Многие дети навсегда запомнили и то страшное, что потрясло их воображение, ворвалось в их жизнь и навсегда осталось для них символом фашизма и войны. Думаю, что по воспоминаниям, иногда трагическим, иногда забавным, близкие люди должны узнать друг друга. Надо обязательно проверить.
ВТОРАЯ ИСТОРИЯ В ПИСЬМАХ
«… Остался я один очень рано. Вот что я помню из своей жизни: деревня, в которой мы жили, называлась, кажется, Ивановкой. Она стояла на берегу широкой реки. Примерно в двухстах метрах находился наш дом.
За деревней, на возвышенности, стоял ветряк, даже помню к нему дорогу. Помню старую, высокую, пышную шелковицу и колючий кустарник, на котором росли фрукты как груши.
Имена, которые помню: Варя, Петр, Вера, Галя. Варей, кажется, звали маму. Вера, по-видимому, моя сестра. Жила она с нами. Галя вместе с нами не жила. Я часто ходил к ним домой, шелковица у них была, а не у нас. Спал я на лежанке… Однажды я очутился на станции, до станции шел целый день. Пришел, уже было темно. Я вошел в огромный зал, там стояли столики. Было холодно, у меня мерзли ноги, так как я был босой. Сел на поезд и куда-то поехал.
Вскоре оказался в детском доме, кажется в Киеве. Там заболел и долго лежал в больнице, потом меня отправили в другой детский дом. Потом еще один детский дом… Закончил семь классов, вступил в комсомол… Потом работа — кузнецом. Сейчас мне уже двадцать пять лет. Я учусь в Сельхозинституте в городе Новая Каховка. Служил в рядах Советской Армии, до этого закончил специальное ремесленное училище в г. Керчь.
… Почему-то верится, что где-то есть мама, сестры, которые так же, как и я, ждут и, наверное, верят, что дождутся…»
Своего имени Колесник не назвал, поставил только инициалы на конверте — Е. П.
«.. В конце апреля я слушала ваше выступление по «Маяку». Записать успела несколько фамилий, но в связи с уборкой в квартире запись сунула куда-то и никак не могла вспомнить, только сейчас случайно нашла и, несмотря на позднее время, спешу написать вам.
К вам обращался Колесник… помнит, что село называлось Ивановка на берегу большой реки, — я знаю и была в Ивановке во время войны, это очень красивое село на берегу Днепра, недалеко от г. Запорожье. Там очень много росло диких груш, яблок, а шелковица не считалась садовой ягодой, ее мог каждый рвать, так как она росла по улицам. Есть еще одна Ивановка, Харьковской области… От души желаю всем встретиться со своими родными…»
Короткое, в полторы страницы, письмо Лидии Кулик мне очень понравилось. В нем виден характер славной женщины. Она старательно записала фамилии, явно желая помочь поискам. «Сунула куда-то» запись во время уборки, и, хотя нашла ее только через три недели, ее добрый порыв не угас, она тут же села писать в «Маяк», «несмотря на позднее время».
«.. Вчера вы передали, что Колесник, имя не полностью, ищет родителей. По приметам мы, возможно, и будем его родителями. Он помнит Ивановку, и на горе стояла мельница, и возле была шелковица, ему запомнилось это место. Он был в детском доме в Никополе, и он, наверно, сказал тогда фамилию «Колесник». Это фамилия его матери, она работала в Ивановке на ремонте комбайнов, где стояла мельница, и была шелковица, и они с сестрой приходили к матери и кушали шелковицу. Я разыскивал сына по всем детским домам, но по фамилии Стоматьев Виктор Николаевич, рождения 1940 года, и нигде его не оказалось. Мы уже перестали искать и вдруг слышим по радио..»
Все кончилось прекрасно. Е. П. Колесник на самом деле оказался Виктором Николаевичем Стоматьевым. Может быть, он запомнил фамилию матери потому, что часто приходил к ней на работу, где ее могли называть по фамилии. Но не меньшую роль сыграла запомнившаяся ему Ивановка, ветряк на горе, пышная шелковица. Так четко сохранила память ребенка впечатления раннего детства, что родители узнали его…
ИЗ ДНЕВНИКА ПОИСКОВ
Беспризорных во время войны не было. А они могли бы быть… Но детские дома будто раздвинули свои стены. И сотни тысяч детей, оставшихся без семьи, выжили, выросли, выучились. Великое дело!..
Но важно и другое — какими стали дети, выросшие без отцов? Ведь мало иметь знания, профессию, — надо еще иметь душу.
Сейчас они уже взрослые, бывшие воспитанники детских домов. Жизнь очень многих хорошо устроена: работа, своя молодая семья, дети. Казалось бы, потребность заботиться о близких удовлетворена. А они просят:
«Помогите найти мою мать, она теперь, наверно, старая, не нужна ли ей моя помощь?»
«Помогите найти мою бабушку Настю (отчества не знаю), если она еще жива, сейчас ей годов семьдесят. Была бы ей не лишней моя помощь».
«.. Живем хорошо, но не хватает радости оттого, что не знаю, жив ли мой отец и кто он. А может, моя помощь ему нужна?»
«Когда я рос, мне помогало государство. Но сейчас, когда мне двадцать семь лет, хотелось бы знать родных. Кто они? Может быть, им нужна моя помощь?»
Слова «не нужна ли моя помощь» так часто ветречаются, что иногда мне приходится в передаче убирать их из писем, чтобы они не звучали однообразно. А ведь, по существу, это однообразие прекрасно.
В одно из писем, адресованных мне, вложен рубль, очевидно, на почтовые расходы.
Единственный расход, который мне по этому письму предстоит, — пересылка рубля обратно.
Много лет назад в одном доме я оказалась за столом рядом с Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко. Была я тогда очень молода и на Немировича-Данченко смотрела как на бога. Бог оказался суеверным. Он настойчиво просил хозяйку дома, чтобы за стол посадили ее маленькую дочку, которой пора было идти спать.
— Вы очень любите детей? — почтительно спросила я.
— Люблю детей, но не в том дело… — А в чем?
— Посчитайте, — нас же за столом тринадцать!
Владимир Иванович до того красноречиво и убежденно доказывал мне на примерах, будто тринадцатое число несчастливое, что я почти поверила, — во всяком случае, предубеждение к числу «тринадцать» у меня осталось.
И вот, через много лет, дурная примета была начисто опровергнута. Однажды именно тринадцатого числа пришло сообщение о том, что сразу у нескольких человек нашлись родные. И тут мы решили — пусть отныне передача «Найти человека» звучит по тринадцатым числам, раз оно такое для нас счастливое.