Шрифт:
Глава 1
2006 год, Нью-Йорк
– Итак, Майкл, я бы хотел, чтобы вы вернулись к своим детским воспоминаниям. Какие отношения у вас были с вашей матерью? Я имею в виду вашу биологическую мать.
Мужчина, которому были адресованы эти слова, заметно напрягся, явно не ожидая такого вопроса. Весь его облик говорил о том, что он привык контролировать ситуацию вокруг себя. Хотя в данный момент ему пришлось признать тот факт, что управлять другими людьми совсем не то же, что взять под контроль личные эмоции и воспоминания. Собственно это и привело Майкла Морсона в кабинет одного из самых авторитетных психоаналитиков Нью-Йорка – Билла Хьюза. Так что после недолгих размышлений, он ответил на заданный вопрос:
– Я мало, что помню о ней. Все мои воспоминания основаны на каких-то далеких ощущениях тепла её тела, объятий, запаха волос и улыбки, с которой она иногда смотрела на меня. А в остальном, я знаю о ней только то, что мне рассказывала Кейтлин – моя приемная мать.
Психоаналитик внимательно смотрел на своего собеседника. Это была уже третья их встреча, но ему никак не удавалось понять, действительно ли Майкл доверяет ему как профессионалу. Хьюза не покидало ощущение двойного дна в этом человеке. Однако, решив не тратить время на свои внутренние сомнения, он перешел к следующему вопросу:
– Может, вы помните какие-то детали? Что с вами было с того момента, как умерла ваша мама и до того, как Кейтлин усыновила вас?
Майкл откинулся в кресле, на несколько секунд погрузившись в воспоминания, и продолжил свой рассказ:
– Она умерла, когда мне было пять лет. Официальная версия смерти – передозировка наркотиками. Думаю, так и было на самом деле. Мы тогда жили в Санта-Круз, в большом особняке, принадлежавшем моему деду, до того как он переехал в Нью-Йорк. Дом всегда был заполнен какими-то весьма сомнительными людьми, каждый день устраивались вечеринки, коктейли у бассейна, всё время играла музыка.
По утрам я просыпался, бежал на кухню и чаще всего завтракал среди горы грязной посуды, коробок от китайской еды, пиццы, и прочего мусора, которым после каждой вечеринки был завален весь первый этаж. На кухне и в гостиной часто лежали или сидели абсолютно посторонние люди, страдающие от утреннего похмелья или всё еще пребывающие под действием наркотиков. Порой они даже не могли внятно разговаривать и соображать, где именно находятся.
После завтрака я шел к бассейну, потому что только утром он был в моем распоряжении. К обеду, как правило, уезжали все, кто был на вечеринке прошлой ночью, а уже к четырем часам дня прибывала новая партия беззаботной молодежи, прожигающей деньги своих богатеньких родителей или ошивающейся около них публики. И всё повторялось изо дня в день. Хотя моей матери не было до меня особого дела, она запрещала мне плавать в бассейне, когда рядом нет взрослых, поэтому я просто сидел на краю и болтал ногами в воде. Затем шел в сад и играл там, в основном в полном одиночестве.
Вряд ли можно было запомнить всех, кто наведывался в наш дом в любое время суток. Иногда я заходил в туалет, когда думал, что там никого нет, и заставал там людей, нюхающих кокаин. Я никогда не видел, чтобы Лора – моя мама, принимала наркотики. Но думаю только потому, что она по-своему старалась оградить меня от этой части своей жизни.
Билл Хьюз был рад, что ему удалось хоть немного уменьшить стену, которую его пациент так старательно возводил вокруг себя. Однако вероятнее всего в глубине души Майкл хотел перебраться по ту сторону этой воображаемой им защитной стены. Об этом свидетельствовал тот факт, что этот молодой мужчина, с большим количеством вопросов к самому себе и своему прошлому, сидел в кабинете психоаналитика. И, стараясь усилить их едва наладившийся контакт, Билл продолжил:
– Почему после смерти мамы вы не остались с дедушкой? Насколько я понимаю, он мог заботиться о вас.
Майкл слегка пожал плечами, давая понять, что этот вопрос и у него вызывает недоумение:
– В тот момент мой дед уже окончательно потерял надежду привести Лору в чувство. Она развлекалась за его счет и не собиралась ничем серьезным заниматься: ни работать, ни учиться, ни становиться заботливой матерью. Незадолго до её смерти он пригрозил, что перестанет финансировать её сытую, беззаботную жизнь. Я слышал, как они ругались в гостиной. Она была пьяна и не могла связать и двух слов. Отчаявшись, дед в сердцах хлопнул дверью и уехал. В следующий раз я увидел его уже на похоронах.
После её смерти встал вопрос о том, где и с кем я буду жить. В виду образа жизни Лоры, узнать, кто мой отец не представлялось возможным, а дед был слишком занят своей финансовой империей, чтобы уделять мне время. Поэтому Кейтлин – его личная помощница, формально меня усыновила. Она перебралась из Нью-Йорка в наш дом в Калифорнии и занялась моим воспитанием: помогала мне со школьными проектами, водила меня на выставки, в цирк, на карусели и городские ярмарки. На День Благодарения она пекла тыквенный пирог, по выходным шоколадное печенье, а когда хотела меня подбодрить перед чем-то особенно важным, я всегда получал свои любимые маршмэллоу. Благодаря Кейтлин у меня появились друзья, она учила меня строить отношения со сверстниками. Изредка я виделся с дедом, когда у него было несколько свободных часов на общение с внуком.
Во всяком случае, так было до 13 лет, когда я нашел тело Кейтлин в нашем доме. После чего, дед забрал меня к себе в Нью-Йорк.
– А какие у вас были отношения с дедом?
Майкл посмотрел на часы. В его распоряжении оставалось еще пятнадцать минут оплаченного времени, но он посчитал, что на сегодня достаточно. Он и так приоткрыл слишком тяжелую завесу, которая отделяла тринадцатилетнего Майкла Морсона от того мужчины, которым он был сейчас. Договорившись о следующей встрече через неделю, Майкл попрощался и направился к лифту.
Психоаналитик остался сидеть в своём кабинете, вся обстановка которого свидетельствовала о благополучии его владельца. Счета за визиты к нему были весьма внушительными, однако, полностью оправданными. Его профессионализм и репутация стоили того. Поэтому Билла Хьюза окружали дорогая дизайнерская мебель и аксессуары авторской работы, которые помогали создать специальное психологическое пространство, в котором пациенты могли чувствовать себя в безопасности.
Впрочем, как у всякого психоаналитика на Манхеттене, у Билла Хьюза было достаточно и своих внутренних страхов и проблем. В этом кабинете и примыкающей к нему комнате с садом он находил успокоение и приводил мысли в порядок. Но сегодня ему это никак не удавалось.
Он снова и снова пересматривал свои записи о только что ушедшем пациенте. Казалось, в его воспоминаниях о детстве не было ничего, что могло бы насторожить профессионала, привыкшего иметь дело с детскими травмами, вызванными насилием со стороны родителей, унижениями, инцестами и воспоминаниями о преступлениях. Чего он только не слышал за свою жизнь. Порой следы, оставленные прошлым в подсознании некоторых его пациентов, были достойны романа. Однако большая часть из них были параноиками, кто-то замыкался в себе, но были и такие, кто балансировал на грани между яростью и решимостью свершения ответных действий, способных залечить или заглушить нанесенные прошлым раны.