Найти и исполнить
Шрифт:
Глава 6
После двух почти бессонных ночей мир как будто пленкой затянуло. Прозрачной, но грязноватой, да еще вдобавок глушившей звуки и запахи. Эмоции тоже словно выдохлись за минувшие дни и ночи, часы и минуты, и каждый миг шел за год жизни. Последняя надежда, последний шанс найти Юдина, единственный вариант, что родился в каком-то бреду, после того как удалось свести воедино все, что вспомнил, услышал и домыслил, оставался единственный вариант – Юдин где-то здесь. Здесь, на Казанском вокзале, забитом до отказа людьми в военной форме и гражданскими, баулами, чемоданами, криками, слезами, гудками паровозов, дымом. С Каланчевки, где Стас оказался на рассвете, ранним, почти по-зимнему ледяным солнечным утром, толпа валила прямиком по проспекту и под эстакадой распадалась на два рукава. Левый уходил в сторону Ярославского вокзала, правый, мощнее предыдущего раза в полтора, а то и в два, тек в сторону перронов, где стояли поезда южных направлений. Стас пытался лавировать в толпе и даже обошел двух нагруженных тюками женщин, получил
Но мысли эти осточертели за последние дни, ползли по кругу, точно гусеницы, и спасение от них было одно – прорваться наконец через толпу, поредевшую в темном, душном с высокими потолками зале с закрытыми окошками касс и оказаться на площади. Здесь было не легче, люди не бежали, как всегда, целеустремленно к своим поездам и электричкам, а шарахались вправо-влево, толпу мотало, как траву под ветром. Поездов, насколько видел над головами Стас, поблизости было множество, ни одного свободного пути, везде, куда ни глянь, тянулись вереницы вагонов-«теплушек». И тоже не пустых, внутри мужчины, женщины, дети – кто сидит на краю, свесив ноги, кто стоит, навалившись животом на брус-перегородку поперек двери, кто смеется, кто плачет, кто заталкивает в вагон здоровенный чемодан или узел. Гул, крики, лязгнула сцепка и тут же, перекрыв все, рявкнул паровозный гудок. Второй от перрона, где стоял Стас, ряд вагонов, дернулся, с грохотом покатил вперед, запрыгал на стрелках. Толпа моментально качнулась вправо, потащила Стаса с собой, оказавшиеся во главе орды люди обогнули последний вагон ближайшего состава и прыгали на рельсы, разбредались кто куда. Кто-то шел по шпалам вдоль эшелона, кто-то, пригибаясь, лез под вагонами, кто-то постоял у ближайшей теплушки, поговорил с ее обитателями, посмеялся и оказался внутри.
Стаса толкнули под коленку чем-то тяжелым и острым, он посторонился, пропустил тощего старика с двумя чемоданами и пошел следом, по шпалам, даже приблизительно не представляя себе, где в этой толчее, в скопище поездов и людей он будет искать эшелон с сотрудниками «Мосфильма». Ворохнулась было привычная уже мыслишка, что ошибся он, что зря топал через всю, считай, Москву, с Воробьевых гор до площади трех вокзалов, ворохнулась, и пошла куда подальше. Даже если ошибся, если просчитался, зря тащился сюда пешком полночи и на трамвае еще два с половиной часа, – он обязан эту версию проверить, проверить и признаться, что был не прав, но других-то вариантов вообще не было, и быть не могло. И позавчера, пока в убежище полночи отсиживался, и вчерашней ночью, что пришлось в метро провести, даже когда засыпал, все прокручивал в голове, точно четки перебирая, одно и то же – куда мог податься Юдин. Соображал-то он быстрее Матвеева, и мигом понял, что концепция круто изменилась и что вместо сытого и спокойного девятнадцатого века их занесло в прифронтовую Москву. Сообразил, тут же прикинул свое место в новых декорациях и понеслось. От прихвостня своего избавился легко и изящно, в своей манере, ограбил и бросил выживать в одиночку, о подружке и думать забыл, пересидел в развалинах налет и смылся. Но куда?
Стас засунул руки в карманы все еще приличного пиджака, доставшегося в наследство от «профессора кафедры психиатрии», шел, шагая через шпалу за тем же дедком, и в черт знает какой по счету раз попытался представить себя Юдиным. Богатой до неприличия скотиной и редкостным мерзавцем, и получалось уже, надо сказать, неплохо, не то, что вчера или позавчера. Ярость не застила рассудок, зато конструкция из мыслей, допущений и выводов радовала сердце. «Может, и не ошибся», – Стас смотрел по сторонам, пытаясь разглядеть в толпе знакомую по фотографиям юдинскую физиономию, но зря старался. Случайная встреча – фантастика, подарок судьбы, рассчитывать на подобные плюшки – глупость непозволительная. Вот и приходится полагаться на расчет и ряд допущений, что ведут к одному: Юдин в эшелоне сотрудников «Мосфильма», им приказано эвакуироваться в Ташкент, причем, еще неделю назад, и первая партия уже уехала. Ташкент – отличный выбор для октября сорок первого, столица республики, что тогда поставляла не героин и бесчисленных равшанов с джамшутами, а хлеб, фрукты, хлопок, а также золото, медь и уран. Юдин все рассчитал верно, и недаром интересовался у Матвеева, не знает ли тот, где в сорок первом располагался «Мосфильм». Но тот, в отличие от своего хозяина, в школе плохо учился, за что и поплатился, а Юдин выкрутится, намереваясь пересидеть заварушку обеих эпох в сытом и относительно спокойном регионе. До развала страны еще пол века, денег у паршивца навалом, устроится ведь, и неплохо устроится в благодатном климате, в регионе, где местные видят снег раз или два за всю жизнь, устроится и доживет свой век в тепле и покое. И кто поручится, что Юдин не ускользнул с первой партией сотрудников «Мосфильма»…
Раздался короткий предупреждающий гудок, народ впереди и по сторонам заметался, бросился кто куда, в основном под вагоны ближайшего состава. А впереди на рельсах показался крайний вагон очередного, пустого пока эшелона, колеса угрожающе громыхали на стыках, Стас по примеру дедка с чемоданами бросился вправо, пролез под вагоном и оказался на другой стороне, повертел головой. Нет, без шансов, бродить среди поездов можно до вечера, шарахаясь от каждого гудка и грохота сцепки. Солнце поднялось над круглой башенкой и шпилем башни вокзала, било в глаза, Стас отвернулся, прикидывая, как быть дальше. Выход виделся только один – спросить кого-нибудь, спросить осторожно, будто невзначай поинтересоваться: где тут поблизости эшелон с товарищами артистами и прочими служителями важнейшего из искусств, если упомянутый эшелон еще здесь. Вчера, в пустом и гулком павильоне на Воробьевых горах, сторож заверил Стаса, что никого нет, потому что «начальству приказали» забрать все, включая декорации и оборудование, и как можно быстрее покинуть Москву. Два раза переспросил, и два раза получил в ответ «уехали», только куда – на вокзал, или уже в Ташкент, и катят в эту самую минуту через оренбургские степи, добиться не смог. Потом пошел на вокзал, наплевав на грозные предупреждения о незавидной судьбе нарушителей комендантского часа, потом налет, потом почти до утра в метро, откуда выпустили с первыми проблесками зари, но зато поспать удалось в тепле, что уже немало…
Стас еще раз огляделся, увидел, что шустрого дедка и след простыл, и вообще поблизости никого, куда ни глянь – только глухие стенки товарных вагонов, устроенных под перевозку людей. Из приоткрытой двери одной теплушки глянул хмурый тип в шинели, посмотрел на Стаса недобро и грохнул створкой, да еще и лязгнул чем-то изнутри. Стас постоял еще немного, прислушался и полез под вагоном, едва не зацепив пиджаком коварную кривую железку, выбрался с той стороны и пошел на звук голосов. У лестницы в вагон разговаривали двое, две женщины лет под сорок или около того, в теплых пальто и платках, обе чем-то похожие друг на друга, но сходство им придавало не кровное родство, а выражение лиц, отрешенное и сосредоточенное. Только у той, что пониже ростом, глаза красные от слез, да и нос тоже, смотрит с тревогой и как-то безнадежно, вторая глядит точно так же, но с любопытством, что ли, даже с интересом: да, паршиво, да, тяжело и холодно, с этим все понятно, но дальше-то что? Давайте уже, поехали… Но поезд стоял и трогаться не собирался, та, что плакала, деликатно высморкалась в платочек и сказала:
– Говорят, Москву сдают, я сегодня в очереди слышала. Фрицы уже в городе, немецкие танки в Химках…
– Не сдают, не сдают, – с досадой оборвала ее вторая. – Не слушай сплетни, сколько тебе говорить. Положение неясное, надо сохранять порядок и спокойствие, иначе…
Обе обернулись на хруст подмерзшего гравия и уставились на Стаса. Он на ходу одернул пиджак, пригладил волосы и подошел торопливо и принялся озираться, как провинциал, впервые угодивший в столицу.
– Простите, – начал он первым, – может, вы знаете или видели… Тут недалеко должен быть эшелон с сотрудниками Мосфильма. Я вышел и заблудился…
И улыбнулся растерянно и даже смущенно, понимая, что объяснение получилось ни к черту: пиджак и штаны в грязи, ботинки не лучше, физиономия заросшая, да еще и вопросы подозрительные задает. Но выдумывать версию поумнее времени не было, да и женщины вроде тревогу поднимать не собирались, смотрели спокойно, как на своего. Точно: та, что только что отчитывала приятельницу за панические настроения, моментально окинула Стаса с ног до головы цепким взглядом и проговорила вежливо:
– Ничего страшного, это недалеко. Ваши там, – она показала рукой в перчатке на состав, что стоял напротив и улыбнулась.
– Благодарю. – Стас поклонился, присел на корточки и полез в указанном направлении под ближайший вагон. Перебрался с горем пополам на другую сторону, извозившись в машинном масле и порвав-таки на спине пиджак, даже замер на мгновение, услышав, как сочно хрустнула ткань. Вылез, постоял, осматриваясь, обнаружил, что стоит в двух вагонах от хвоста состава и пошел неторопливо к последнему вагону, куда грузили ящики и огромные коробки. Руководил процессом невысокий активный мужчинка, он сверялся со списками, проверял номера, ставил напротив карандашную «галочку» и орал на грузчиков, призывая беречь государственное добро. До последнего, закрытого и опломбированного вагона Стас не дошел, постоял в сторонке за спиной у ответственного товарища, чем вызвал его крайнее раздражение: мужчинка беспрестанно крутился и даже покраснел от возмущения, по всему было видно – еще немного, и он поинтересуется у Стаса, какого черта ему тут надо. А никакого: Стас уже увидел все, что хотел, отвернулся и пошел вдоль вагонов. Ошибки нет, на каждом ящике и коробке красовалась маркировка «Мосфильм», ящиков этих стояло на перроне и гравии штук десять, погрузка в разгаре, есть время прогуляться. Он и пошел себе неспешно, глядя то перед собой, то под ноги на прихваченный морозцем гравий, не забывая посматривать по сторонам. И почувствовал вдруг, что становится жарко, что утренний озноб исчез, что сердце колотится чаще, а пленка, что до сего момента окутывала мир, стала вроде как тоньше и чище.
Один вагон, второй, третий – все, как один, все похожи друг на друга. Двери открыты, где настежь, где наполовину, и видно все, что делается внутри. Нары в три яруса, печка, в загрузочные бортовые люки вставлены рамы со стеклами, в центре вагона печка-буржуйка, поперек дверного проема деревянный брус. Народу внутри полно, женщины, в основном, детей мало, но мужики тоже попадаются. Кто вдоль вагонов бродит, кто, через перегородку повиснув, по сторонам глазеет, кто на нарах дрыхнет, и лица не разобрать. Вот как тот, например, длинный, белобрысый, похож, вроде…