Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°
Шрифт:
Через несколько дней следователь Анатолий Коротенков сообщил, что можно прочитать протокол. Я сразу же побежал вверх по лестнице на третий этаж.
— Ты знаешь, что это за список? — загадочно посматривал на меня Анатолий с широко расплывшейся улыбкой. — Думаешь, гитлеровские пособники, агентура абвера? Да?
— Нет. Это список его жертв, а точнее — легких побед над теми, кто записан. Он их вспоминал, смаковал, доставляя себе удовольствие.
— Откуда ты знаешь?
— Не трудно догадаться. Но меня интересуют его амурные дела исключительно в Эстонии.
— Читай, — протянул мне протокол Анатолий.
Телкин охотно
— Не участвовала ли в карательных операциях против партизан часть, в которой служил Телкин? — спросил я Коротенкова.
— А ты думаешь — он признается?
— Как спросишь, — намекнул я на тактику допроса. — Если будет отрицать...
— Будет, — прервал меня Анатолий, — это я тебе заранее говорю. Не знаешь ты Телкина.
— Тогда спроси, кто мог бы подтвердить его службу у оккупантов ездовым без винтовки... В его интересах назвать таких лиц.
Я рассчитывал на то, что Телкин, отрицая свое участие в карательных операциях против партизан в Эстонии, назовет свидетелей, которые знали его по тому периоду.
— Если упомянет Шляхину, постарайся выяснить такие частности из ее биографии, чтобы можно было ухватиться за них...
Коротенков обещал все сделать, как он сказал, в лучшем виде, хотя считал, что в расследовании есть куда важнее вопросы, чем эти интимные связи пособника. Он не совсем понимал значение таких мелочей, как взаимоотношения Телкина с Шляхиной. Меня же интересовало многое: по чьей инициативе произошло знакомство, действительно ли она работала на немецкой кухне и почему ей позволили связь с ним. Неясно было, почему Шляхина повисла на нем, пренебрегая офицерами.
— Ты не знаешь Телкина, — повторил Анатолий.
— Что ты имеешь в виду?
— На допросе спрашиваю: «Какое у вас образование?» Не моргнув глазом отвечает: «Высшее». А у него четыре класса. «Что окончил?» — «Институт рыбака». — «Нет такого». — «Прошу записать в протокол: высшее». Так что Телкин может наговорить все, что ему в голову взбредет. И получается правдоподобно. Тем более для какой-нибудь Шлюхиной, — намеренно исказил он фамилию.
На следующий день Коротенков рассказывал мне о новом допросе Телкина.
— По твоему совету спрашиваю: «Немецкая воинская часть, в которой вы служили, принимала участие в карательных операциях против советских партизан?» — «Ни в коем разе. Я не служил у немцев, а работал ездовым под их присмотром как пленный. Прошу записать в протокол». — «Оружие было?» — «Нет». — «Носили форму немецкого солдата?» — «Старую, потертую носил, а винтовку немцы мне не доверяли. А если бы доверили, убежал бы к партизанам». — «Можно было убежать и без винтовки». — «Не поверили бы. У партизан дураков нема». — «Кто может подтвердить, что вы у немцев работали ездовым и у вас не было оружия?» — «Из цивильных?» — «Конечно. Немцев, наверное, нам не найти?» — «Аня Шляхина. Я ее уже называл. Прошу допросить в качестве свидетеля». — «Где она проживает или проживала?» — «Не знаю». — «Как же ее найти, чтобы допросить?» —
Я поблагодарил Коротенкова за добытые им данные и попросил дать мне копию протокола.
25
— ...До войны я окончила техникум и работала преподавателем физкультуры. Жила в городе одна, что хотела, то и делала. Без ведома родителей в сороковом году вышла замуж за Костю, токаря, но через два месяца развелась. Мама твердила, что он мне не пара: он — токарь, а я — преподаватель. Я тоже тогда так думала. В марте сорок первого родила дочь и назвала ее Мартой. Тогда в моде были: Марта, Клара, Роза. Она живет сейчас у бабушки. Затем началась война. Я вернулась из Колпино в деревню, к своим. Уже в начале августа местность наша была занята немцами. Они заприметили меня, стали использовать как переводчицу при разговорах с населением. Мне это нравилось. Представляете, я — переводчица!
— Значит, вы немецкий знали?
— В школе и в техникуме изучала и могла довольно хорошо шпарить по-ихнему.
— И сразу нанялись в переводчики? — упрекнул я ее.
— Они сыпали мне комплименты о моем произношении, а мне надо было чем-то заниматься, и я по молодости охотно переводила, даже, признаюсь, рада была хорошей практике. После войны мечтала блеснуть знанием немецкого. Потом предложили работу на кухне в их части, и я пошла.
— Где находилась часть, в которой вы работали?
— В Тарковичах.
Я ожидал, что женщина, которая мне все это рассказывала, назовет населенный пункт в Эстонии, название которого не мог вспомнить Швачко, а она перечисляла деревни и города Ленинградской области.
Да и беседа, предваряющая допрос, пока что преследовала цель найти через нее людей, которые, возможно, знали о подготовке побега военнопленными, в числе которых были Кальной и Швачко. Не слышала ли она что-нибудь об этом от Телкина или других лиц? Сам же про себя я по-прежнему считал предателем Кнехта, но никому об этом не говорил. От всех этих переплетений и догадок у меня голова, что называется, кругом шла.
Когда она назвала неизвестные мне Тарковичи, я от разочарования хотел даже сразу спросить, не работала ли она у оккупантов на территории Эстонии, но вовремя спохватился. Нельзя было преждевременно обнаружить своего интереса к Эстонии. Пока я раздумывал, возникла невольная пауза в беседе. Я рассматривал ее, и мне хотелось понять, почему у нее так просто, легко, в виде забавы на прогулке, сложились отношения с гитлеровцами, от которых стонала земля...
Разыскать ее не составило особого труда. После войны Шляхина вернулась из Германии в родные места, но поселилась не в своей деревне, где ее хорошо знали, а выбрала глухую деревеньку, окруженную лесами и болотами, и там притаилась на должности колхозного счетовода.