Найти и вспомнить
Шрифт:
В дальнем темном углу она заметила горящие глаза присевших на корточки сгорбленных людей с поблескивающими от слюны клыками приоткрытых ртов. На секунду ей показалось, что странные фигуры покрыты свалявшейся шерстью, но танцующие уже скрыли их от ее глаз. Неясное чувство тревоги уступило расслабленной неге.
Музыка угасла. Девушка со скрипкой поклонилась под аплодисменты. Марина оглянулась - банкетный зал Управления Комбината дружелюбно мигал ей разноцветьем гирлянд. В дальнем углу холодно смотрел куда-то в сторону Фредди Крюгер, рядом с которым прятались в тени прихлебатели… и кажется, сам Фанфарон с синяком под глазом.
– Что там?
– спросил Игорь, заметив ее посуровевший взгляд.
– Ничего!
– Марине не хотелось портить такой чудесный вечер. Она погасила чувство тревоги и потянула Игоря за руку.
– Пойдем к нашим, посидим немного, а то я уже и отвыкла от туфель на шпильках.
Группа заиграла что-то современное, зажигательное и до смешного попсовое. Игорь с Мариной поднялись на второй этаж к своему столику, где слегка захмелевший Ванечка рассказывал Алине о том, как трудны были задания на московской математической Олимпиаде, где он когда-то занял почетное третье место. Алина понимающе кивала головой.
– Ой, Марина Петровна, вы уже пришли! Мы тогда пойдем танцевать, - воскликнула она, увлекая за собой секретаря.
– Можно?
– робко спросил Ванечка.
– Конечно!
– удивилась Марина.
– Мы же не на работе!
– она незаметно от мужчин сделала смешную гримаску все понимающей Алине. "Алинка!
– говорила эта забавная рожица.
– Вот человек, который всю жизнь будет спрашивать у тебя, любимой, разрешения на каждый свой шаг!" Алинка засмеялась и потащила слегка обескураженного Ванечку вниз, где оркестр отбивал зазывной ритм в стиле "латинос".
Андрей присел за соседний столик. Он ничего не пил, только прихлебнул немного минеральной воды. Глаза его внимательно следили за окружающими.
– Вот теперь я от тебя не отцеплюсь, пока не расскажешь, где ты был все эти годы, - сказала Марина своему кавалеру, поднимая бокал с шампанским.
– Ты меня искал?
– Слишком долго рассказывать. Нет, не искал. Но запомнил и часто вспоминал. Мне ведь надо было в училище возвращаться на следующий день. Некогда разыскивать взбалмошную девчонку, тем более явно увлеченную другим, - Игорь налил Марине в бокал шампанского.
– Так все-таки ты был военным.
– Нет, не был. Вернее хотел быть, но не стал. Мне еще отец говорил: "Армия - не твое, сын. Ты одиночка, а в армии одиночкам не место". Куда там! Ты часто слушала своих родителей?
– В юности - нет, совсем не слушала, - Марина задумчиво пригубила напиток.
– Мне кажется, что Ирина была даже более послушной, чем я. Какой-то чертик противоречия вселился лет этак после шестнадцати.
– Вот-вот. Я тоже вбил себе в голову героические бредни, потому и пошел после школы в военное училище. А на третьем курсе… В общем, противоречия между писанными уставными правилами и жесткой армейской реальностью развеяли за три года всю романтику в дым. Но последней каплей была стенка.
– Стенка?
– удивленно переспросила Марина.
– Какая стенка?
– Мебельная стенка. Чехословацкая. Новым преподавателем в наше училище был переведен армейский в прошлом офицер - подполковник. Нас - двух курсантов - послали разобрать его вещи из контейнера, помочь собрать и расставить мебель, ну и так далее. Рабсила… в общем, все как всегда.
Мы пришли, как было приказано, начали работать. А у него мебельная стенка разобрана до винтика, и все детали аккуратно завернуты, каждая отдельно. Он нам говорит: стенка импортная. В начале карьеры лейтенантом служил в Чехословакии, купил там и очень ею дорожил. Этот офицер переезжал шестнадцать раз. И шестнадцать раз разбирал и собирал эту стенку. Говорят: два переезда равносильны одному пожару. Он еще смеялся, что очень удачно вынес вещи из восьми пожаров…
Игорь рассказывал, а Марина как будто своими глазами смотрела сквозь время и видела эту казенную квартиру, где топтались двое курсантов в тяжелых кирзовых сапогах.
И была некрасивая болезненная дочь, белая как мрамор. Поцарапанное пианино, которое она заботливо поддерживала на лестничном марше, когда его тащили из контейнера в квартиру. Эта дочь все время куталась в синюю шаль и сухо покашливала.
И был упавший на пол чемодан, рассыпавший свое содержимое. Множество свидетельств об изобретении новых тканей и технологий. И женщина, молча подававшая на стол: "Чем богаты". И ее тоскливый взгляд на захламленный пустырь за окном их новой обшарпанной квартиры.
Подполковник, который погладил собранную с трудом в конце концов стенку и сказал: "Ну что, старушка, мы еще послужим?"
– Со мной в паре работал Василий, - голос Игоря вывел Марину из видений.
– Он был… немного туповатый. Таких ребят у нас, среди курсантов, хватало. Васька над всем этим хихикал, пока мы с ним собирали стенку, и я совал ему подзатыльники. А он насупится, и вроде перестанет. Потом опять, будто бес в него вселился. Над печалью жены, над суетливостью хозяина, над дочкой, комкающей шаль на груди и как-то угловато передвигающейся по квартире и постоянно все роняющей. Вот тогда я решил, что это не по мне и уже не сомневался в том, что служить в армии я не буду.
Игорь замолчал. Марина уже пожалела, что завела этот разговор. Ни к чему такие воспоминания сейчас. Здесь, когда играет музыка, а люди вокруг веселятся в каком-то странном, раскручивающемся, как сжатая пружина, напряжении. Но Игорь продолжил:
– Он нам что-то предлагал в подарок, этот подполковник, и Василий даже уже протянул руку, но я его ударил по руке и отказался от подарка. Как вроде бы с этим подарком на нас могло перейти все то, что так их мертвило. Васька потом всю дорогу ныл, что я дурак и все такое. И успокоился и развеселился он только тогда, когда я ему купил мороженое…
Через год я отчислился - и все. Перевелся в юридический. Закончил, помотался по стране, практиковался в юриспруденции в разных фирмах, одно время в частной сыскной конторе. В общем, опыта набрался прилично. Потом сюда… а пока осматривался, что к чему, Ирине понадобился в "Гамму" юрист - как раз она с Рудольфом бизнес разделяла… а тот все на скандалы нарывался, "стрелки" забивал. Вот так и получилось все.
Стало тихо. Музыканты ушли на перерыв и слышны были только говор людей, звон бокалов, смех, кашель. Где-то внизу нестройно затянули "Бухгалтер, милый мой бухгалтер!.." - но все потонуло во взрыве хохота. "Гамма" возвращалась по своим столикам. У Марины вдруг проснулась какая-то щемящая жалость к собеседнику. Захотелось обхватить руками его голову и прижать к груди. Опасное желание, Марина Петровна! Не надумывай лишнего! Кто тебе сказал, что Охотник… Игорь… нуждается в жалости и женском покровительстве?