Найти то, не знаю что…

Ланиус Андрей

– Моего мужа зовут Алексей Николаевич, – начала свой рассказ посетительница, расположившись на одном из стульев, тогда как Пережёгин устроился в своем кожаном вращающемся кресле. – Он на десять лет старше меня, но между нами царит полное взаимопонимание. Мы не только супруги, но и друзья, надеюсь, вы понимаете истинный смысл этой формулы. В былые времена, еще до нашего знакомства, Алексей был искусствоведом, довольно известным в городе. Но эта профессия, как почти и все прочие, относящиеся к сфере культуры, оказалась невостребованной в новых условиях. По признания мужа, он бедствовал, пребывал в состоянии стресса и уже смирился с мыслью, что лучшая часть жизни прожита. А затем один из его прежних коллег, человек по натуре более разворотистый, пригласил его в свою туристическую фирму экскурсоводом.

Ведь Алексей знает основные европейские языки, как и историю культуры многих стран континента. Он стал выезжать с группами туристов за рубеж. В одной из поездок произошло наше с ним знакомство, и вот уже седьмой год мы вместе. Последняя его поездка, как раз накануне похищения картины, была в Испанию. Он должен был везти группу в Швецию, но тут заболел другой гид, и мужу пришлось подменить его. – Она вздохнула: – Извините за длинное вступление, но вскоре убедитесь сами, что эта информация не излишняя.

Народный эксперт молча кивнул.

Она выдержала небольшую паузу и продолжала:

– Моя профессия тоже относится к миру культуры и считается одной из самых низкооплачиваемых. Я – простой библиотекарь. Точнее, теперь уже старший библиотекарь, но по существу это ничего не меняет. А еще я немного рисую, но исключительно на любительском уровне, без малейших претензий, для души, и только карандашом. Никогда даже не пробовала смешивать краски. Позднее, под влиянием мужа, который остается верным рыцарем искусства, я стала бывать на различных выставках, вернисажах и в галереях. Поверьте, это тоже не излишняя информация, и вы вскоре поймете, почему.

– Послушайте, – не удержался Пережёгин, – не нужно извиняться после каждой фразы. Раз уж я согласился вас выслушать, говорите так, как считаете нужным. Прерывать я вас не собираюсь. Ну, двигаемся дальше.

Она понимающе кивнула, явно воодушевленная его репликой, и заговорила вновь:

– У мужа в городе есть близкая родственница – родная тетка по матери. Когда-то, в пионерском возрасте Алексея, она много сделал для него, и муж до сих пор испытывает к ней чувство признательности. Между прочим, она занимала важный пост в органах городской культуры, еще в те, прежние времена. Зовут ее Елена Дмитриевна. По словам мужа, она всегда отличалась неподкупностью, честностью, принципиальностью и верой в светлое будущее. Живет она в огромной перенаселенной коммуналке, хотя и рядом с Невским. Могла бы когда-то, при ее должности, выхлопотать себе отдельную квартиру, но посчитала это недостойным поступком. Она и сегодня остается бодрой и боевой, несмотря на возраст. Муж считает своим долгом навещать ее дважды в месяц, иногда чаще. Поначалу он брал меня с собой, но общение с чрезмерно активной тетушкой действовало на меня угнетающе. Уже через пять минут мне начинало казаться, что у меня вот-вот лопнет голова. Поэтому я под разными предлогами отказывалась от этих визитов, и муж, кажется, понял мои мотивы. Наконец, по умолчанию, устроилось так, что я сопровождала мужа в гости к тетушке один-два раза в год, стараясь достойно исполнить эту тягостную обязанность. Ну, а муж навещал ее в своем прежнем режиме.

Пауза.

– Два слова о коммуналке, ибо истоки случившегося – там. В этом «дворце чудес», который, скорее, походил на восточный базар, чем на цивилизованное жилье, обитали не менее полусотни жильцов. На кухне вечно о чем-то скандалили. А чего стоил коридор! Он такой огромный и широкий, что в нем свободно разминулись бы два автомобиля, если бы не бессчетные старые шкафы, ящики и тумбочки, которые жильцы выставили вдоль стен. Тетушка любила повторять, что когда-то люди жили в этой коммуналке дружно и достойно, но мне что-то не верилось. Ну, какой покой может быть в коммуналке!

Одним из ее обитателей был художник Олег Омельев. По словам Елены Дмитриевны, он продавал свои творения туристам на Невском, на Конюшенной и в прочих бойких местах. Дверь его комнаты всегда была распахнута настежь, если, конечно, хозяин находился дома. Поневоле бросалось в глаза, что едва ли не две трети помещения заставлено его «шедеврами», – в основном, пейзажами популярных у туристов уголков города.

Мой муж еще до нашей встречи свел знакомство с этим типом. Полагаю, однако, что инициатива в их общении принадлежала Омельеву. Понимает, мой Алексей – человек коммуникабельный, и его очень легко втянуть в разговор, особенно на темы искусства. Скорее всего, Омельев узнал об основной профессии мужа и посчитал, что знакомство с опытным искусствоведом пойдет ему на пользу.

Так или иначе, с определенного момента визиты мужа к тетушке, нередко имели продолжение в комнате Омельева.

Как-то раз я тоже зашла с мужем к художнику, и мне активно не понравилось обилие пустых водочных бутылок в комнате. Кстати, муж никогда не выпивал с Олегом. Он, Алексей, вообще не пьет водку, только хорошее вино. Не понравилась мне и творческая манера Омельева: кричащие краски, какая-то небрежность в прописывании деталей, традиционный, уже набивший оскомину передний план. Словом, Омельев, как художник, был мне неинтересен. Я прямо сказала об этом мужу, он согласился со мной, но заметил, что у Олега есть искорка таланта, которую нужно пестовать.

А еще Алексей рассказал «по секрету», что у Омельева случались периоды запоя, когда он, человек тихий и незлой, начинал вдруг буянить, впадал в агрессивность, а затем устраивал суд над своими картинами, крича так, что его слышала вся огромная коммуналка. Часть картин он приговаривал «к смертной казни» путем сожжения. Затем выносил эти холсты в глухой тупик огромного разветвленного двора и разжигал костер, бросая в огонь одно полотно за другим. Назавтра он рыдал и жаловался, что уничтожил лучшие свои творения, повторить которые уже не сможет. Вот такой был человек, и я не испытывала ни малейшего желания общаться с ним. И знаете, мой Алексей оказался единственным, кто мог хоть в какой-то степени образумить этого чудака. Пару раз мужу удавалось отговорить Омельева от «пожарища», и тот, проспавшись, воздавал спасителю своих картин горячую благодарность.

Она перевела дух и продолжала:

– Итак, я вам обрисовала вкратце обстановку, на фоне которой произошли последующие события. Однажды вечером, два года назад, муж вернулся домой после очередного посещения тетушки и принес большой пакет, в котором находилась картина. Ее подарил, точнее, навязал ему Омельев. Дескать, Омельев готовил большой суд над своими картинами и сам боялся того, что может произойти. Поэтому, мол, он хотел спасти хоть что-то, и подарил мужу полотно под названием «Банковский мостик». Ну, тот самый, что рядом с Казанским собором. Грифоны с золотыми крыльями, канаты, уголок экономического университета сбоку и маслянистая поверхность канала Грибоедова. Никакой не шедевр, но написано было все же без свойственной Омельеву небрежности. Что ж, подарок есть подарок, и мы с мужем повесили картину в спальне, рядом с несколькими другими полотнами, собранными Алексеем еще в прежние времена.

А на следующий день, уже поздним вечером, позвонила Елена Дмитриевна и сообщила, что произошла ужасная трагедия. С наступлением темноты Омельев в очередной раз устроил сожжение своих картин, предварительно приложившись безо всякой меры к бутылке. Затем, будучи, очевидно, в невменяемом состоянии, побежал к Аничкову мосту и бросился в воду. Спрыгнул он так неудачно, что ударился головой о нос большого прогулочного катера, который как раз выплывал из-под моста. Словом, когда этого безумца подняли из воды, он был уже мертв. Этот случай показали даже в телепередаче о городских происшествиях. Вот что еще: выяснилось, что Олег сжег на этот раз не какую-то часть своей коллекции, а все картины, до единой. Если бы не внезапная прихоть живописца, буквально силой навязавшего мужу «Банковский мостик», то погибла бы и эта картина. Чудом уцелев, она так и висела у нас на стене, как память о художнике, который, по мнению мужа, служил искусству в меру своего так и не раскрывшегося таланта. Прошло два года. Мы практически перестали вспоминать об Омельеве. И вот… – Виноградова запнулась.

– И вот, – повторил Пережёгин.

– Вчера днем мне на работу позвонил встревоженный муж. Он сообщил, что ему только что звонила тетушка. По ее словам, в коммуналку с утра нагрянули полицейские, большей частью в штатском, и начали расспрашивать жильцов об Омельеве, о том, с кем он общался и кому в последнее время продавал или дарил свои картины. Муж предложил, чтобы мы оба немедленно отпросились с работы и встретились дома для серьезного разговора. Он считал, что имеет смысл добровольно обратиться в полицию и сообщить, что у нас есть одна из последних работ Омельева. Он добавил также, что ему лично абсолютно непонятен этот внезапный интерес правоохранительных органов к творчеству забытого уличного художника, но, видимо, для этого есть какая-то весьма веская причина.