Найти виновных
Шрифт:
Писателей вообще, а поэтов в особенности Александр недолюбливал за их назойливость и непомерные требования внимать им. Зачастую это были люди сумбурные, экспрессивные, непредсказуемые и эгоистичные. Он знал одного короля тиражей, цинично заявившего с экрана телевизора в модном ток-шоу: «Я пришел в мир, чтобы брать, а не отдавать».
Ясенева же принадлежала к немногочисленной когорте литераторов-технарей. Она получила математическое образование, была кандидатом технических наук, и уже одно это говорило о рациональном и гармоничном строе ее интеллекта. Чувства меры в ней было так же много, как в природе, щедро рассыпающей разнообразные звуки, но лишь прекрасные из них предлагая фиксировать для воспроизведения. Как нейтрино не существует в состоянии покоя, так и она не существовала вне работы. Айрис Мердок писала, что есть грани, ниже и выше которых человек не может не быть истинным, а внутри их он только играет роли: отца, сына, друга, мужа. Так и она: постоянно работала внутри разделяющих граней. Ниже их находилась, когда выживала, занималась бытом и суетой, а выше — когда улавливала эманации высших сил, насыщалась ими. Но это тоже было работой, накоплением сил, потенциала: физического, как в первом случае, или духовного, — как во втором.
Поэтому он знал, что тщеславие, как вид суеты, не определяющей жизнь, в Ясеневой отсутствует, и она не станет целый день читать стихи, если он о том не попросит.
Когда же попросил, извинившись, что не следил за ее творчеством и знает лишь кое-что, доступное из Интернета, она сказала:
— Я подарю вам книгу, почитаете сами.
— О, нет! Так, как читаете вы, я не смогу. Пожалуйста!
— Нет. Чтобы читать хорошо, необходимо особое настроение. Знаете что, — она заговорщицки улыбнулась. — Пока вы будете посещать своих авторов, я вам перепишу кое-что на диктофонную кассету. У вас есть диктофон?
— Да, здорово придумано! Только, если позволите, я сначала позвоню своим авторам. Так торопился, что из Киева не успел. Для меня же это было не главным, — еще раз объяснил он цель своей поездки после двухчасового рассказа о себе.
Они сидели в гостиной ее квартиры, выходящей окнами на Преображенский сквер. В зеленое время года собор, давший название скверу, прятался за листвой. Теперь же, в конце ноября, деревья обнажили скелеты веток и сквозь них желтели золоченые купола. Мир стоял сер и непригляден. Даже дождь украшает природу своим тоскливым цветом. Сухой же и безморозный ноябрь — пыльный, тусклый, сумрачный — был как обморок года, как изнанка бытия. Смотреть на него не хотелось.
А здесь из окон третьего этажа виднелись не только купола — желтые! — но и небо — голубое! — застывший мир, прочерчиваемый иногда косяками птичьего грая. Ясенева роскошно его угощала — домашнюю пиццу они запивали белым сухим «Мартини» и говорили о материях, милых сердцу.
Он потянулся к столику с телефоном и набрал номер Крутько Евдокии Филипповны. Ему сразу же ответили.
— Евдокии Филипповны нет дома. Кто ее спрашивает?
— Это звонят из Киева, издательство «Знаки Зодиака». Мне необходимо повидаться с нею для заключения издательского договора на учебник, — терпеливо побеждал Александр недоверие в тоне собеседника.
— Она болеет.
— Что такое? Это не опасно? — забеспокоился он не на шутку.
— Вообще-то опасно. У нее инсульт.
— Господи! — вырвалось у него непроизвольно.
— Кризис уже позади, но она еще в больнице, — поспешили успокоить Александра.
— И что? — не знал, как спросить, сможет ли Евдокия Филипповна работать. Наконец нашелся: — Каков прогноз?
— Обещают, что она сможет трудиться. Спасла трепанация черепа, операция, — объясняли ему терпеливо и доходчиво.
— Ну и славно! Передавайте ей привет от Александра Михайловича.
Следующий номер, который набрал Александр, тоже ответил сразу, но нужного ему человека, как и в предыдущем случае, не оказалось на месте, правда, по другой причине — Коваленко Афанасий Ильич уехал на месяц к дочери в Москву, там родилась внучка.
— Не знаю, что и делал бы без вас, Дарья Петровна. Свалился к вам на целый день. Вы уж меня простите и спасибо за терпение, — от неловкости Александр начал заикаться, с ним это случалось иногда.
— Что, никого нет?
— Никого, как назло.
— Тогда я и кассету портить не буду.
— Как это «не буду»? — воскликнул Александр. — Читать не хотите, а теперь и записать отказываетесь.
— Мы и так можем послушать.
— Естественно, и так послушаем, пока кассета будет переписываться, — Александр достал свой диктофон.
— Как знаете. Тут на полтора часа, — предупредила Ясенева, повысив голос. — Все писать?
— А то!
Дарья Петровна подсоединила к сети выпрямитель, подключила к нему диктофон гостя, поставив его на запись. Затем вынула из подзарядного устройства пальчиковые аккумуляторы и, вмонтировав их в свой диктофон, включила его на воспроизведение.
И полился голос, читающий стихи. Это не просто был голос Ясеневой, это было звучание Ясеневой наедине с сокровенным. Его магия потрясала. Был он глуше, чем обычно, исчезла звонкость и появилась несвойственная ему хрипотца, хрипотца тоски и сожаления, доносящая до слушателя такое внутреннее волнение, такой накал переживаний, что мороз пробирал.
Я падаю, как раненная лань.
Не сплю ни днем, ни темными ночами —
Все отдаю,
Но не вернуть мне дань
Разлукам тем, что пролегли меж нами.
Разлуки эти… Кто придумал их?
Такое тяжкое людское бремя,
Ложащееся сразу на двоих,
Бессонницам не внемля, ни смиренью.
Колдовала печаль, терзание надежды и ожидания. Ясенева заговаривала боль, пропускала ее через себя и выливала прочь этим голосом, похожим на вздох и стон.
Я чувствую вдруг радость и восторг
От мелкого колючего дождя,
От серой мглы, скрывающей простор,
От неуютных зарев октября.
Приемлю все: и ветер, и туман,