Назад в СССР 2
Шрифт:
Он взял деньги без какого либо зазрения совести. Таксисты, как были особой категорией пролетариата в крупных городах, так и остались.
Об их заработках ходили легенды. Мой сегодняшний прихвастнул, что ребята в его такоспарке меньше штуки — тысячи рублей не зарабатывают.
Я вышел с букетом из семи красных роз, проданных мне азербайджанцем Мамедом из холодильника при рынке, моей дорожной сумкой и фотоаппаратом на лямке, перекинутой через плечо.
Стоя на улице я осмотрел здание снизу-вверх с первого до последнего этажа.
Мне предстояло найти Вику. Я не знал номер ее комнаты. У меня был только адрес здания и номер корпуса.
Я вошел в вестибюль и увидел справа вертушку и небольшую дежурку — помещение с высокими окнами.
Слева находилось подобие зимнего сада. На прямоугольной площадке стояли кадки с цветами, пальмами и другими декоративными растениями. На стене висел таксофон.
Я ожидал увидеть пенсионера или пенсионерку, но моему удивлению вахтер, сидевший в дежурке был очень молод.
Мой ровестник. Лет двадцати — двадцати двух. Скорее всего сам являлся студентом ВУЗа, которому принадлежало общежитие. Он увидел меня, но уткнулся в работающий маленький черно-белый телевизор внутри дежурки.
На его рукаве была красная повязка. Мне не удалось рассмотреть надпись на ней, так, как он сидел ко мне вполоборота левым плечом. А повязка находилась на правом
— Привет, братан, ДНД?, — указывая на повязку на его руке, спросил я.
Он смерил меня взглядом, полным высокомерия, нехотя ответил, как бы делая мне одолжение:
— Какой я тебе братан? — а чуть погодя, развернувшись и продемонстрировав надпись на повязке продолжил тем же тоном — оперотряд!
Да, господи, откуда у них, у оперотрядовцев такая глупая, горделивая мания величия. Он искренне верил в то, что надпись на повязке и удостоверение делает его каким-то особенным.
Он считал себя выше других людей, а свою общественную деятельность престижней, только из-за громкого названия.
Большинство из них в своей студенческой оперотрядовской жизни, занималось тем, что ходили ближе к полуночи по комнатам и отлавливали, припозднившихся после 23–00, гостей. Таких же как они студентов.
Максимум, на что такие субъекты были способны, так это на задержание и препровождение в каталажку, заблудших праздношатающихся безобидных алкоголиков. Или вот так, сидеть на вахте в общаге, отращивая себе чудовищный комплекс вахтера.
Но апломба, гордыни у них всегда было с излишком. Они рассказывали друзьям-однокурсникам, девушкам всякие небылицы про задержания валютных спекулянтов, преступников.
Чуть ли не участие в совместных операциях с КГБ по задержанию агентов иностранных разведок. Но, как правило, такие «перцы» не видели вживую ни валюты, ни спекулянтов, ни сотрудников КГБ.
Не все конечно, были и нормальные ребята. Но они сущетсвовали в оперотрядах в абсолютном меньшинстве.
— Земляк, как найти Вику Рерих? — я назвал факультет
Он не ответил на мой вопрос. Но полез в списки студентов набитые на желтоватых полупрозрачных листах на печатной машинкой.
— Ты ей кто?
Он вел пальцем по фамилиям студентов, до тех пор пока не нашел.
— Я ей брат двоюродный.
Мне не хотелось ему рассказывать, всю подноготную. Этой информации должно было быть достаточно, чтобы он отвалил.
— Ничего не могу поделать. Уехала группа Рерих «на картошку», через неделю приходи. Брат. Двоюродный.
Он смотрел мне в глаза и лыбился. Да, про картошку я совершенно забыл. Студенты и курсанты первых, вторых курсов добровольно-принудительно отправлялись собирать урожай осенью в ближайшие колхозы.
Поездка на «на картошку» была неотъемлемой частью учебного процесса. В 70-ых сельские жителей начали переезжать в города. И трудовых рук для полевых работ стало не хватать.
Выход был найден — государство задействовало студентов и студенток в полевых работах по сбору урожая на протяжении периода сбора урожая, оправляя их в колхозы или совхозы под эгидой студенческих строительных или сельскохозяйственных отрядов.
Убирали, правда, не только картошку, а всё, что выращивало сельское хозяйство СССР. И капусту, и свеклу, и помидоры с виноградом.
— А куда уехали?
— Понятия не имею, ответил вахтер.
Вдруг у меня из-за спины раздался насмешливый мужской голос.
— Зацепин, какая картошка? Окстись, октябрь уже кончается. Ну что ты за человек? Точно соответствуешь своей фамилии. Тебе лишь бы зацепиться за что-нибудь.
— А что не так с картошкой? — делано удивился вахтер Зацепин
— В сентябре закончилась, что придуриваешься? Все уже давно повозврощались с картошки. Зачем парню голову морочишь?
Я обернулся на голос и увидел светловолосого худого высокого парня.
— Твоя смена закончилась, — он распахнул дверь дежурки и вошел в нее. Я посмотрел на часы. Они показывали ровно девять вечера.
Зацепин с неохотой снял с рукава повязку и протянул её вновь прибывшему.
— Ну тогда разбирайтесь сами, я пошел, — раздосадованный ситуацией, он пошел в сторону лифтов не прощаясь.
Парень поймавший Зацепина на лжи повязал себе повязку и добродушно обратился ко мне:
— Что у тебя братишка? Не обращай внимания. К кому ты приехал при параде?
Он уселся в красно вращающееся кресло на пяти черных ножках, и взял листки со списками студентов. Было видно, что мебель в общежитии новая, не успевшая поработать и года.
— Глянь, будь добр, Вику Рерих с первого курса.
— А что глядеть-то на в 6–09 живёт. Я и так знаю. Студент?
— Угум
— А сам на картошку, что не ездил? Давай студенческий.
Я вытащил студбилет и передал ему через небольшое окошко.
— Мне освобождение по работе, по линии ОСВОД дали. Вот и вылетело из головы. Мои однокурсники ездили.