Назад в СССР: демон бокса
Шрифт:
— Вы бы остереглись, Казимир Степанович. У Валеры папа в парткоме крупного учреждения работает. Номенклатура райкома партии. Один звонок из райкома — останетесь и без должности, и без мотоциклетки.
Милицейский папашка громко высморкался, маскируя смущение, и утянул сына за собой, бросив «дети сами разберутся». Учитывая превосходство Костика и в возрасте, и в весе, предполагал, наверно, в чью пользу окончатся разборки.
Между тем вечерело, двор опустел. Я точно знал — к нам набьются соседи со всей лестничной площадки и даже с четвёртого этажа. Будут показывать футбол, а телевизор имелся только в нашей квартире,
А вот на соревнования по боксу папа Евгений никого из посторонних не пускал, готовился к просмотру передачи как к ритуалу. Садился на стул перед телевизором, водружал на кухонную табуретку перед собой рюмашку с коньяком и непременно брал пригубить за каждый успех. Периодически вскакивал, размахивал руками и притоптывал ногами, рискуя снести табурет, кричал «так его!», «давай!», «ну что же ты бьёшь как котик лапкой»… Думаю, срывался бы на матерные восклицания, но в присутствии ребёнка сдерживался. Замечу, что сам он был полнеющей и абсолютно неспортивной личностью.
Однажды перед очередной боксёрской трансляцией я привязал поясом от маминого халата плюшевого медведя к спинке дивана, обмотал полотенцами кисти рук и начал бить в игрушку, изображая боксёра и даже вскрикивая. Отец, недовольный отвлечением от любимого мордобоя, обернулся и натурально выпал в осадок при виде моего развлечения.
— Валерик, ты…
— Когда выясту, стану боксёом, и меня покажут в телевизое! — пообещал я, ничуть не сомневаясь, что выполню.
Мама, естественно, пришла в ужас. Боксёр, в её представлении, это отмороженный дебил с отбитыми мозгами. И не убедишь, что у меня любые травмы головы заживут быстрее, чем она промямлит «Боже мой».
Эти слова услышал от неё через год в конце мая, когда гуляли по бульвару Луначарского. Я убежал на газон, где кружились бабочки. Пытался попасть в них ударами кулачков, тренируя резкость и точность, но куда там… Неполных три года.
Мама осталась в одиночестве, когда рядом притормозила белая «волга». Распахнулась передняя правая дверь, из неё выскользнул жгучий чернявый мужчинка и начал приставать с подкатами «красавица, э, садысь, пакатаем!»
Она не соглашалась, тогда ухажёр открыл заднюю дверь и начал силой заталкивать внутрь. Средь белого дня, в каких-то двухстах метрах от Ленинского проспекта, под окнами старшины с мотоциклеткой… И никого рядом. Из подручных средств — только острые камни из расколотого бордюра.
Ну и как мне в два года и десять месяцев справиться с двумя крепкими мужиками кавказского типа? Чёрный номер с белыми буквами и цифрами я запомнил, но что дальше? Пусть не считаю её настоящей мамой, но всё же она меня родила, растит, заботится, зачем ей такая травма…
Пока джигит боролся за любовные утехи, в лобовое стекло «волги» полетел камень. Я метил в водителя, рассчитывая, что стекло окутается трещинами, тем самым затрудню отъезд и отвлеку внимание. Не учёл, что время многослойных триплексов ещё не пришло, брызнули мелкие осколки, мужик за рулём злобно вскрикнул и схватился за лицо. Из-под пальцев показалась кровь.
Первый кавказец тем временем отпустил мать и кинулся ко мне, я — навстречу, сжимая детской пятернёй следующий снаряд. Под вопль мамы «Ва-алерик…» швырнул камень гаду в лицо, не сильно надеясь попасть, зато кавказец поднял руку, прикрылся — и утратил обзор ровно за миг до того, как моя головёнка врезалась ему в промежность.
«Рвать цветы легко и просто детям маленького роста», писал Самуил Маршак, а я как раз обладал подходящим ростом, чтоб цветок сексуально озабоченного, приготовленный для мамы, почувствовал себя и сорванным, и растоптанным.
Она вцепилась в мою руку и бегом потащила в сторону дома, я смотрел назад. Было предельно глупо сообщать агрессивному типу моё имя и нестись к собственному подъезду — вычислить и выследить нас после этого проще простого. Валявшийся на асфальте голосил «сразу рэзать!», водитель, более уравновешенный, успокаивал его и уговаривал сесть в машину.
Вечером отец грозно пучил ноздри, сотрясая воздух: был бы я там, ох бы их обоих…
Не вопрос, папа, покажи себя в деле. Стараясь сдержать ухмылку, я принёс из своей комнаты альбом для рисования, исчерченный детскими каляками-маляками, и изобразил на чистой странице прямоугольник с четырьмя цифрами и буквами МОС.
— Вызови мийицию, папа. Там такие значки. Мийиция найдёт машину и хуиганов, испугавших маму. Тогда ты их обоих… как Попенченко!
Из папы словно выпустили воздух. Он немедленно сдал назад, лепетал, что вдруг придётся отвечать за разбитое стекло. Мама оценила обстановку трезво и стиснула меня за плечи.
— Ты, Валерочка, мой единственный защитник. Исполню любую твою просьбу!
— Купи мне бойшую собаку-овчарку. Никто нас не обидит! — ответ я знал заранее. Собак она боялась больше, чем ухажёров с солнечного Кавказа.
— Что угодно, но только не это!
— Тогда отпусти меня учиться боксу.
Ма беспомощно оглянулась на отца, тот пришёл на помощь:
— В бокс до четырнадцати не берут. По крайней мере — до двенадцати.
— Хорошо. В гимнастику. Но пок’янитесь оба: в двенадцать я иду на бокс.
Прямо из наших окон виднелся Белорусский институт физкультуры, в полуподвале — боксёрские залы. Лучшие в республике. Но, блин, ждать ещё девять лет…
Глава 2
Гоп-стоп на бульваре Луначарского
Продвигая в массы великую науку политэкономии социализма, по сравнению с этой вершиной человеческой мысли физика и химия рядом не лежали, мама взялась за диссертацию, меня же определила в детсад с первого сентября. Он располагался в нашем дворе и был виден от подъезда. Я привычно и добросовестно отрабатывал роль заурядной трёхлетки, не считая мелочей, повергавшей в ступор воспитательницу. Отобрал у девочки скакалку и прыгал на ней, пока не был наказан шлепком по заднице. Внутри ограды садика больше не возился в песочнице, а прямиком дул к перекладине и повисал, пытаясь подтянуться. Запрыгивал на скамейку, с неё на землю и опять на скамейку, развивая ноги. Растягивался в шпагате.