Наживка для фотографа
Шрифт:
— Правда? — обрадовалась Леля. — А то я уже начинаю привыкать к мысли, что ты виртуальный персонаж. Ну, вроде героя японской анимации.
— Нет, я Бэтмен! — объявил Кшиштоф потешным мультяшным голосом. — Я спасу тебя, принцесса! Я лечу в Москву! Вот только… — голос Кшиштофа стал каким-то тусклым, он помолчал, но решился продолжить, — понимаешь, Ольгушка, мне придется уделить там какое-то время моей супруге.
— Вот это да! Па-де-труа на московской сцене, — заговорила Леля в несвойственной ей язвительной манере. — Этот балетный номер втроем, если честно, мне не очень нравится. А зачем Агнешка прилетает в Москву? — насторожилась она. — Ты же говорил, что твоя супруга счастлива без тебя и прохлаждается на вилле у океана.
— Прохлаждалась. А теперь заскучала. Видишь ли, для нее слетать на другой континент ради встречи с мужем — пара пустяков, — уточнил Кшиштоф не без некоторой гордости. — Так что, пожалуйста, придумай, чем бы нам ее в Москве занять. До видзення, коханая Ольгушка. Целую мизинчик на левой ножке.
Последнюю фразу поляк пропел таким бархатным баритоном, как умеют во всем свете только одни западные славяне. Сердце у Лели вздрогнуло и забилось в бешеном ритме мазурки.
Ленка вынырнула из Сретенского переулка и, газанув, рванула по тротуару за маршруткой, лихо объезжавшей пробку.
— М-да, такого джип-сафари у меня даже в Египте не было, — буркнул Антон, судорожно хватаясь за поручень и подпрыгивая на ухабах. Интуиция подсказывала: если опять схватится за Ленку, можно и в глаз получить.
Они проскочили на желтый и теперь мчались по Бульварному кольцу, ловко лавируя в потоке машин. Когда Ленка выехала у светофора на встречку, Антон заорал:
— Спятила, Шумахерша! Я на смертельные трюки не подписывался.
— Кажись, оторвались! — выдохнула Ленка, напряженно вглядываясь в зеркало заднего вида. И тихонько добавила: — Ты же еще недавно жить не особенно хотел, вспомни, Тош?
— А теперь хочу! Очень! — рявкнул Антон и для пущей убедительности опять схватил ее за коленку.
— То-то же! — усмехнулась Ленка, но руку с колена сбросила. — Знаешь, Тош, я должна сейчас сообщить тебе что-то важное.
— Насчет банды? — насторожился Антон.
— Нет, насчет тебя. Твоя неземная пианистка и вправду ни при чем.
— В смысле?
— Она не подставляла тебя с той фоткой.
— Об этом я и сам догадался, Кузнечик, — признался со вздохом Антон. — Ольга Рябинина не из того теста. Да и зачем ей было интриговать, когда она знала, что я и так смертельно влюблен в нее. Мы оба пали жертвой зависти.
— Хочешь, скажу чьей? — спросила Ленка. — У меня просто язык чешется. И вещдок есть: чистосердечное признание в диктофоне. Хотя сделал его другой человек.
— Да ладно, Кузнечик, не старайся, я и сам уже обо всем догадался, — грустно сказал Антон. — Такую фотографию мог сделать и напечатать в газете только один человек: Лиза Рябинина.
Ленка потрясенно замолчала. Вот это новость! Антон все знал! И спокойно выжидал, чем дело кончится… Он и не думал встречаться с Лизой, звонить Леле, добиваться правды, бороться за свое честное имя… Пустил все на самотек. Мол, время все расставит по местам. Выходит, она, Ленка Кузнецова, — круглая дура? Нет, ну в самом деле! Она все это время просто ломилась в открытую дверь. Принесла себя в жертву, а в ней никто не нуждался. Во-первых, рванула в рабочее время на скачки, наплевав на балерину с высоким покровителем. В итоге испортила отношения и с начальством, и с балериной. Теперь ее запросто могут уволить. Если новые знакомые со скачек не укокошат раньше. Во-вторых, раскручивая это дело, она тоже выступила по полной программе: поссорилась с Лизой, настроила против себя Федора. Это еще куда ни шло, хотя приятного мало. Так нет же, то, что случилось в-третьих, — вообще кошмар! Угораздило бандитам на хвост наступить. Теперь ей самой, того и гляди, голову оторвут. Ну и пусть, дурной головы не жалко!
— Рада за тебя, Антон, — сказала она, еле сдерживая слезы. — В итоге у тебя все так классно разрешилось. Ты не виноват, Леля тебя простит, вы помиритесь, будете жить долго и счастливо и умрете в один день.
— Может, и в один, только в разных местах, — уточнил Антон.
— Разве она не простила тебя? — удивилась Ленка.
— Понимаешь, Кузнечик, не в этом дело. Захотела бы — давно бы простила. Ну, не убийца же я, в самом деле, не злодей, не разбойник, в конце концов. Даже если и папарацци, даже если и продажный. Неужели один неприятный эпизод перевесил в ее душе все, что было между нами? Выходит, да. Значит, ей зачем-то нужно меня не прощать.
— Ну, это ты загнул, психоаналитик арбатский! — присвистнула Ленка и крутанула руль изо всех сил влево.
Васька опрокинул в баре пару порций коньяку, и вдруг настроение его резко переменилось. Внезапно и мощно, как водится на Руси, он перешел от тоски к удалому веселью.
«Да гори оно все огнем! — решил Головачев. — Не желаю ничего знать ни о каких букмекерах, или черт знает как их там называют. У меня своя жизнь — у них своя. Правда, домой возвращаться в таком виде нельзя. Жена убьет и без бандитов. Пойду-ка поснимаю жанровые картинки из жизни родного города, раз в кои-то веки оказался в центре без машины… Любая городская газета с руками оторвет такой репортаж».
И Васька, насвистывая под нос что-то мужественное из «Любэ», двинул по Арбату. Коньяк сделал свое дело, фотограф не уставал радостно удивляться всему, что творилось вокруг, словно видел родной город в первый раз. Его глаз профессионала выхватывал самое интересное.
«М-да, — размышлял он на нетрезвую голову, с любопытством поглядывая вокруг, — недаром бабушка говорила, что Питер господин, а Москва — барыня. Капризная, ярко накрашенная, крикливая, безвкусная… Впрочем, столица с каждым годом все больше напоминает не древний европейский город, а восточный базар. Дома с турецкими башенками, выкрашенными в ядовитые цвета, все вокруг, включая людей, продается и покупается, повсюду многоязыкая толпа, новодел и бутафория. А старинным зданиям, как и коренным москвичам, не остается места…»
И все же Васька шел по родному городу и наслаждался свободой. Он подмигивал щеголевато одетым бомжам, отдыхавшим у входа в кафешки, помахивал огромной лапой уличным художникам с повадками мафиози, подпевал музыкантам, виртуозно игравшим джаз в подземном переходе. Васька даже посолировал немножко, когда джаз-банд грянул его любимый Summertime Гершвина, и сорвал аплодисменты у столпившихся прохожих. Подземное караоке взбодрило его и придало новые силы. Музыка разбудила дремавшую до поры до времени страсть к прекрасному, и Василий двинул дальше. Теперь его внимание переключилось на изящные искусства. Васька не спеша брел по Арбату и впервые за несколько лет получал удовольствие от пешей прогулки.
«Блин, так вся жизнь могла в пробках пройти», — подумал он с изумлением и, чтобы осмыслить это открытие, дернул еще пивка в маленькой уличной кафешке.
После этого Васька поприветствовал золотую Турандот, потом освежил голову под фонтаном, плескавшимся у ее ног. Сделав крюк, дружески помахал Окуджаве, словно выходящему из арбатского двора. У Никитских ворот порадовался Пушкину и Натали — у них снова можно было освежиться. Правда, из-за колонн мраморной беседки счастливую супружескую чету было не разглядеть. Не зря московские остряки прозвали эту скульптурную композицию «банкой с тараканами»! Васька поплескался по пояс в фонтане, потом двинул дальше. По пути он продолжал изумляться и другим монументальным господам, в изобилии понатыканным по центру столицы тут и там. С каждым из этих скульптурных персонажей Васька вежливо здоровался и фотографировался, как с товарищем по турпоездке. Прежде он ни за какие коврижки не доверил бы случайному прохожему свою дорогущую профессиональную камеру, но сейчас ему было море по колено. — Снимай, брателло, — дергал он за рукав какого-нибудь растерянного провинциала. Тот вежливо отнекивался, но Васька настойчиво пихал ему в руки фотоаппарат: