Назидательные новеллы
Шрифт:
— Слушаю, сеньор, — ответила Костанса (таково было имя девушки).
И, отвесив поклон хозяину, служанка пошла в другую сторону; при ее уходе Авенданьо пережил ощущения путника, видящего, что солнце вдруг закатилось и землю покрыла темная, зловещая ночь. Тем не менее он отправился к Каррьясо сообщить, что ему удалось увидать и сделать. Тот по тысяче разных признаков сообразил, что друг его одержим любовной чумой, но не пожелал с ним об этом разговаривать впредь до выяснения того, в какой мере заслуживает необыкновенных похвал и восторженных отзывов Костанса, красоту которой тот превозносил до небес.
После того как они вошли наконец в гостиницу, Аргуэльо, женщина лет сорока пяти, следившая за постельным бельем и обслуживанием комнат, провела их в помещение, не отводившееся обыкновенно ни для
Каррьясо был очень удивлен, видя, что Авенданьо почти ничего не ест. Чтобы получше выпытать мысли своего друга, он на обратном пути в гостиницу сказал ему:
— Завтра нам придется пораньше встать; еще до наступления жары нам следовало бы приехать в Оргас.
— Я держусь другого мнения. — заметил Авенданьо, — прежде чем отсюда уехать, я хочу осмотреть достопримечательности города, а именно: Часовню богоматери, «Механику» Хуанело, гулянье св. Августина, Королевский огород и Вегу. [120]
120
Часовня богоматери находится в знаменитом своими художественными богатствами соборе г. Толедо; «Механика» Хуанело — одна из первых в Испании подъемных машин для вод реки Тахо; гулянье святого Августина — тенистый бульвар на берегу Тахо, ныне уже не существующий; Королевский огород — большой, образцово содержавшийся парк; Вега — плодородная, искусно возделанная равнина. Три последние пункта являются достопримечательностями потому, что в выжженной солнцем и плохо орошенной центральной Испании богатая растительностью местность представляла большую редкость.
— Ладно, — произнес Каррьясо, — это дело можно обделать в два дня.
— Говоря откровенно, я совсем не собираюсь это делать быстро; в самом деле, ведь не в Рим же мы поспешаем, чтобы занять какое-нибудь пустующее место.
— Эге, — вскричал Каррьясо, — убейте меня, но вам все-таки много приятнее засесть в Толедо, чем продолжать задуманное нами путешествие!
— Да, это так, — ответил ему Авенданьо, — мне так же трудно не видеть личика этой девушки, как отправиться на небо, не совершив добрых дел.
— Недурно сказано, — подшутил Каррьясо, — решение, можно сказать, вполне достойное такого знатного человека, как вы. Сочетание действительно подходящее: с одной стороны, дон Томас де Авенданьо, сын дона Хуана Авенданьо — кавальеро из хорошего дома, с хорошими средствами, молодой, веселый, большой умница, а с другой — юнец, влюбившийся и потерявший голову из-за судомойки в гостинице Севильянца!
— Мне сдается, — возразил Авенданьо, — это ничем не хуже того, когда дон Дьего де Каррьясо, сын отца того же самого имени (причем отец — кавальеро ордена Алькантара, а сын вскоре унаследует от него майорат!), одаренный блестящими внешними и внутренними качествами, несмотря на все свои прекрасные данные, взял да и полюбил… и как бы вы думали, кого? Королеву Джиневру? Не тут-то было: а самое Тунцеловлю Саарскую [121] , которая своим безобразием не уступит, пожалуй, чудищам св. Антония! [122]
121
Тунцеловля Саарская — потешное имя, составленное по образцу величаний, дававшихся героям и героиням в испанских рыцарских романах XVI века.
122
Чудища
— Итак, дружище, коса нашла на камень! — заметил Каррьясо. — Ты поразил меня тем оружием, которым я хотел тебя ранить. Прекратим лучше споры и пойдем спать, а завтра пораньше встанем и что-нибудь придумаем.
— Погоди, Каррьясо: ты ведь еще не видел Костансы; посмотри на нее сначала, а потом можешь меня бранить и отчитывать сколько хочешь.
— Я и так отлично вижу, чем все это кончится, — сказал Каррьясо.
— Чем же? — переспросил Авенданьо.
— А тем, что я отправлюсь на тунцовые промыслы, а ты останешься с судомойкой, — ответил Каррьясо.
— Для этого я недостаточно счастлив, — произнес Авенданьо.
— Ну, а я достаточно умен, чтобы не поддаться дурному примеру и твердо держаться своих добрых правил.
В это время они подошли к гостинице, где беседа их продолжалась еще добрую половину ночи; они проспали, по их мнению, никак не более часа, как вдруг их сон был нарушен звуками многочисленных гобоев, игравших на улице. Юноши привстали на своих кроватях, прислушались, и Каррьясо сказал:
— Бьюсь об заклад, что сейчас уже день и что гобои эти играют по случаю какого-нибудь празднества, устроенного в соседнем Кармелитском монастыре.
— Вряд ли это так, — заметил Авенданьо, — мы спали очень недолго: до дня еще далеко.
В эту минуту кто-то постучался к ним в дверь; на оклик «кто там?» им ответили:
— Послушайте, молодые люди, если вам хочется насладиться хорошей музыкой, встаньте и подойдите к выходящей на улицу решетке, которая у нас тут, в соседней комнате.
Юноши поднялись, и когда открыли дверь, то за ней никого уже не было; так они и не узнали, кто их сюда позвал.
Раздавшиеся поблизости звуки арфы подтвердили, что музыка, в самом деле, налицо. В одних рубашках они направились в комнату, у решетки которой находилось трое или четверо постояльцев.
Устроившись у окна, они вскоре услышали, как под сопровождение арфы и вигуэлы [123] чудесный голос запел следующий сонет, отчетливо запечатлевшийся в памяти Авенданьо.
О дивное и скромное творенье,Чья красота так царственно светла,Что в ней себя природа превзошлаИ даже небо терпит пораженье!Твои живые речи, смех и пенье,И ласковый и строгий вид чела(И в том и в этом ты равно мила)Для наших душ — волшебное мученье.Чтоб не была у мира отнятаНе знающая равной красотаИ чтобы доблесть увенчалась славой,Не будь слугой: тебе служить должныТе, чье чело и длань озареныСиянием короны и державы!123
Вигуэла (исп. vihuela) — распространенный в это время струнный инструмент, близкий к лютне.
Без всяких посторонних пояснений наши юноши сразу сообразили, что серенада была устроена в честь Костансы, как это с полною очевидностью явствовало из сонета. Пение так подействовало на Авенданьо, что он наверное бы предпочел — чтобы только его не слышать! — родиться и остаться глухим до самого конца своих дней: ибо с той самой минуты он стал жить жизнью человека, сердце которого безжалостно поражено копьем ревности. А самое плохое заключалось в том, что он не знал, к кому ему надлежало и следовало ревновать.