Не ангел
Шрифт:
— Весьма похвально то, что вы сделали для этого бедняги сегодня утром, — позже сказала она и, когда в следующий раз приехала Селия, объявила ей, что та может ими гордиться. — Все это сослужит им добрую службу в жизни, — заключила она, — помяни мое слово.
Барти и Джайлз по-прежнему оставались большими друзьями. Джайлз уже сильно подрос, и каждый раз, когда он возвращался домой, рост его, казалось, увеличивался на несколько дюймов. Он признался Барти, что теперь очень полюбил школу и ему жаль из нее уезжать.
— Но почему? Разве там нельзя остаться? — спросила Барти, а Джайлз несколько свысока посмотрел на нее и ответил, что, когда тебе исполняется тринадцать лет, ты идешь в паблик-скул [18] , и ей это должно быть известно. Барти ответила, что не знала, а если бы знала, то не
Снова взглянув на Барти, Джайлз положил ладонь ей на руку.
— Прости, Барти, прости меня, — добавил он. — Может, погуляем, построим запруду на ручье, который мы тогда с тобой нашли?
18
Паблик-скул — привилегированная частная платная средняя школа (как правило, интернат) для мальчиков; девять старейших школ Англии, в том числе Итон, готовят деловую элиту страны, являясь опорой всей воспитательно-образовательной системы Англии.
Она согласилась и, запрыгав, пообещала, что по пути туда обгонит его вперегонки. Потом они строили запруду, и дружба была полностью восстановлена. Но подобные эпизоды напоминали Барти, что она не совсем такая, как он, что между ними по-прежнему лежит пропасть и ничто ее не устранит.
Но лучше всего, что рядом с ней Билли — брат, настоящий член ее семьи, они равные и родные по крови. Барти уже не чувствовала себя посторонней для Билли. Она была нужна ему и оттого счастлива. Билли тоже казался счастливым, он усердно трудился, хотя ему приходилось нелегко: деревянная нога плохо сидела и была неудобной. Он постоянно падал на скользком дворе, когда пытался ходить без костыля или когда скользил сам костыль. Поэтому Билли ходил весь в синяках и ссадинах, но никогда не жаловался и поднимался на ноги сам, отказываясь от помощи.
— Не хочу, чтобы мне оказывали милость, — свирепо говорил он при этом. — Коли я не справляюсь с работой, стало быть, придется уйти.
Леди Бекенхем относилась к такому поведению с уважением, нещадно критикуя работу, если она не отвечала ее чрезвычайно высоким стандартам.
— Эта лошадь еще грязная, вот здесь, взгляни-ка, за холкой, — бывало, говорила она. — Для конюха это никуда не годится, Билли. Давай-ка переделывай. Кстати, хомут закреплен неверно, я тебе дважды показывала. Что с тобой, Билли?
И он стоял с пунцовым лицом, закусив губу, но никогда не искал ни оправданий, ни особого отношения, даже тогда, когда растянул запястье и был вынужден несколько дней ходить с рукой на перевязи.
— Не смей мне помогать! — накинулся он на Шейлу, девушку-грума, когда та предложила наполнить за него поилки. — Я прекрасно справлюсь сам.
И Барти видела, что Билли в самом деле справляется.
— Боже мой. Это ужасно, — сказала Селия вслух.
Она сидела на диване у себя в кабинете, просматривая отчет о продажах за предыдущие три месяца. Цифры и впрямь были безрадостные. Успехом пользовались только «Фронтовые письма» и новая антология поэзии, все остальное — словари, справочники, репринтные издания классики, даже детская литература — расходилось плохо, едва-едва. Правда, в текущем квартале они не выпускали популярной художественной литературы. Это, возможно, и помогло бы. Но… такая сумма позволит только покрыть расходы, что уж говорить о прибыли. Господи, что, в конце концов, еще нужно сделать, какие еще идеи достать из своей нищей сумы, чтобы спасти «Литтонс»? Возможно, подумала Селия со страхом, возможно, это тоже знак, что Оливер не вернется. Как она посмотрит мужу в глаза: ей была вверена судьба издательства, а она привела столь успешное предприятие к разорению? Ну, допустим, не привела — пока. Нужно срочно искать выход. Хоть какой-то. Глупо пренебрегать популярной беллетристикой. Селия знала, почему так вышло: она была очень занята, все делала сама, не оставалось времени сесть и спланировать работу. Так, это нужно менять. Теперь же. Немедленно. Остаток утра она потратит на обдумывание стратегии. Селия потянулась к столу и сняла трубку телефона.
— Никаких звонков, миссис Гоулд. Никого. Я занята.
— Хорошо, леди Селия. Но…
— Никаких «но». Никаких звонков. Никаких посетителей.
— Прошу прощения, — произнес чей-то голос. Прекраснейший, музыкальный, глубокий голос, голос актера. — Слишком поздно. Один посетитель уже здесь.
Селия подняла голову: перед ней стоял человек самой восхитительной
— Себастьян Брук, — сказал он, улыбаясь ей самой прекрасной, широкой, радушной улыбкой, — мой агент говорит, что вам нужна детская книжка. Я тут написал одну. Можно вам рассказать о ней?
На всю жизнь Селия запомнила то утро. Не из-за колдовского присутствия Себастьяна Брука, не из-за написанной им волшебной повести-фантазии «Меридиан», полной такого очарования, юмора и оригинальности, что ей с трудом верилось, что кто-то другой из издателей ее уже не купил; даже не из-за неповторимого момента, когда позвонила Дженетт Гоулд и сказала: «Леди Селия, тут…», а она оборвала ее словами: «Миссис Гоулд, я предупреждала, никаких звонков, неважно, откуда они», и миссис Гоулд ответила: «Но, леди Селия, это ваша мама», а она, решив, что это по поводу Билли, Барти или близнецов, произнесла: «О господи» — и попросила Себастьяна Брука извинить ее и взяла трубку, и мать почти скороговоркой — как текст телеграммы, так, чтобы ключевая часть сообщения не потерялась, — сообщила: «Селия, Оливер жив, в госпитале, поправляется, руки-ноги целы, ранение шрапнелью в живот, приедет домой, как только сможет двигаться». Не потому даже, что она разрыдалась, а затем беспомощно, почти истерично рассмеялась, и поднялась, и попросила Себастьяна Брука извинить ее, потому что ей нужно срочно пойти к золовке; не потому наконец, что увидела ММ в слезах радости и облегчения и даже в своем счастье остро почувствовала ее храбрость и великодушие. Селия навсегда запомнила это утро, потому что впервые с тех пор, как много лет назад она остановила свой взор на Оливере, другой мужчина, пусть и ненадолго, напрочь вытеснил его из ее головы и сердца и даже дал на время забыть свои горькие мысли о его вероятной смерти.
Часть третья
1918–1920
Глава 15
— Оливер! Оливер, дорогой мой, не надо, не плачь. Разве ты не слышал, что я сказала? Войне конец! Только что звонила ММ, спрашивала, знаем ли мы. Оливер, не надо, не надо, пожалуйста…
— Прости, — вытерев глаза тыльной стороной ладони и хорошенько высморкавшись, проговорил он. — Да, конечно, слышал.
— Но… — Селия не отрываясь смотрела на мужа. — Оливер…
— Селия, это замечательная новость, просто потрясающая. Правда, боюсь, мне трудно разделить вашу радость. Взгляни на меня, вспомни тех парней, молодого Билли, подумай об отце Джея. Ради чего все это? Но теперь, по крайней мере, больше не будет убитых, не будет раненых.
— Да. Да, конечно, не будет.
Селию поразила, даже обескуражила реакция Оливера. ММ сказала, что Лондон просто ревел от восторга, король вышел на балкон Букингемского дворца, незнакомые люди брались за руки и пели «Правь, Британия», на Трафальгарской площади плясали и шумели толпы народа. «Мы выиграли войну?» — «Да, мы победили!» Это звучало волнующе, радостно, придавало высший смысл всем страданиям минувших четырех лет. А здесь, в доме ее матери, ее муж рыдал.
Селия вздохнула, изо всех сил стараясь быть терпеливой, что ей часто приходилось делать в те дни. Позже она узнала от Сильвии, что юный Фрэнк с недоверием воспринял распоряжение о прекращении огня на передовой. Он приказал удерживать позиции в течение еще нескольких часов, и солдаты выполнили его приказ. В одиннадцать часов утра немцы сложили оружие.
— Вот это было событие! Кое-кто из наших даже обменялся с немцами папиросками, но потом вмешались офицеры, сказали, что не положено. Похоже, ни один солдат не мог по-настоящему поверить в то, что войне конец. И большинство солдат и офицеров в тот момент думали об одном и том же: ради чего погибли миллионы людей? Кто за это ответит?
Оливер вернулся с фронта в конце сентября, и его сразу же отправили в госпиталь в Эшингеме. Он был очень слаб: после ранения в живот пришлось перенести три операции, чтобы удалить всю шрапнель, и раны только начинали затягиваться.