Не бойся темноты
Шрифт:
В доме ненамного теплее, чем на улице.
Надин, скинув с головы бордовый платок, но не снимая верхней одежды и потирая окоченевшие пальцы, усаживается рядом с камином и терпеливо начинает его растапливать, продолжая беседовать со мной:
– И дом выстудила. Ну что такое, Мишь? Ребёнок, что ли? Нельзя одну тебя оставить. Сейчас буду тебя ругать.
– Делай что хочешь, только не заставляй меня созваниваться с Ольгой Витальевной. Я не хочу ни с кем говорить. И пить таблетки больше не хочу.
– Я сама с ней созвонилась, и тут нужно оружие посерьёзнее. Но сегодня к нам напросилась другая
– Рузанна? – я сразу догадываюсь, о ком идёт речь.
– Ну вот, я же говорила, что ты будешь рада. У неё куча новостей, и она взорвется, если не расскажет их тебе. Ты же не хочешь, чтобы Рузанна взорвалась на много маленьких када?
В тишину и мягкое потрескивание камина, словно пикирующая стрела, врезается звук дверного звонка.
Шумно разуваясь, в дом вваливается женщина без возраста и точной национальности. Её гордо поднятая голова увенчана, словно высокая гора, седой шапкой густых, но непослушных волос. Наша Рузанна величает себя дочерью кавказских гор, но в ней бурлящий замес и кавказских, и восточных кровей.
– Моя девочка постриглась. Моя лохматая девочка! – Рузанна улыбается так по-доброму, как улыбаются только матери своим любимым дочерям. Она и была нам вместо матери. А точнее, она была лучше её. – Девочка моя. – Я уже внутри её мягких рук. – А ещё и худая стала. А глазищи… Куда исчезла моя девочка? Так! Будем говорить и есть каду и гозинаки.
Мне в грудь утыкается хрустящий пакет с ароматным песочным печеньем и медовыми сладостями. И Рузанна, не отягощая свой монолог эмоциональными точками и запятыми, перескакивая с одной темы на другую, вываливает, как свои угощения на овальное блюдо, на нас всё, что накипело:
– Весь этот кипиш-шмипиш… Они мне надоели. Надоели хуже… ай… Чего кудахтать? Я их бросила всех и пошла делать каду. А тут Надин звонит. Но вы ведь знаете, девочки мои, Руза никуда не торопится, но всё успеет.
Есть такая порода людей: что бы они ни делали – ругаются ли, хвалят ли, жалуются ли или чем-то восхищаются, – они неизменно вызывают в душе живое тепло. К ним относится Рузанна. Она говорит и говорит, но мне не хочется её прерывать. Греюсь о каждое её слово и внутренне расползаюсь в улыбке. Мне даже не нужно прислушиваться к этой улыбке. Понимаю, кто её принёс в пакете с угощениями. И Рузанна продолжает без остановки тревожить воздух руками и возгласами:
– Едим каду, лечим Мишу, а потом, так и быть, кипиш-шмипиш… Так! Мы ждём кого-то, Миш, Надин?
Снова нас прерывает дверной звонок. Он давно не звонил, и я даже отвыкла от его звука. Опять вздрагиваю. Рузанна и я поворачиваемся почти одновременно и направляем вопрошающие взгляды на Надин.
– Сюрприз!
Второй сюрприз оказывается ещё громче, чем первый. Две всклокоченные блондинки влетают в дом вместе со свежим воздухом и наперебой кудахчут:
– О-о-о, а где наша Мишель? Что за глазастый ёжик вместо неё?
– На подарки, и, Мишель, мы ничего не знаем!
– Мы никуда не уйдём, пока…
Они как напоминание, что мир живёт своей кипучей жизнью и человечество не сгинуло в пропасти моей боли. И они как напоминание, что в той, прошлой жизни у меня много имён.
«Мышь». Так называл меня ты – за то, что с детства слепа на один глаз.
«Мишь.
«Девочка моя». Так меня называет Рузанна.
«Мишель, Мишуня, дорогуша», – все в театре и эти красотки нашего кордебалета Мира и Мила.
– Мишуня, и почему ты не берёшь гравицапу? Совесть есть? – вопрошает Мира.
– Дорогуша, – крутит меня как юлу Мила, – да ты совсем стала тощая, ну диетический суповой набор, ей-богу! И глазки позеленели, и цвет лица… И что за безрукий парикмахер тебя обкромсал? Так вот почему твой отпуск слишком затянулся! Тебе с такой головой стыдно в люди выходить? Дорогуша, и форму, и волосы надо срочно возвращать.
Надин, уже в домашних тапочках, с волосами, убранными в высокий пышный хвост, подпирает дверной косяк. Шумная Рузанна недовольно цокает на Милу и, завладев всеми пакетами, растворяется на кухне. А девушки, перебивая друг друга, продолжают трясти меня за руки, за плечи и изучать, как нечто невиданное.
В конце концов незваные гостьи перемещаются из тёмного коридорчика в освещенный и согретый камином зал с огромными окнами без штор, и я следую за ними.
Высокая Мира. Она роняет свои большие ладони мне на плечи, мягко надавливает и, словно пчела жалом, впивается взглядом в мои зрачки.
Я без сил плюхаюсь на диван. Шумная ватага плюхается рядом. Кто где.
Из недр кухни появляется жующая Рузанна с большой овальной тарелкой, на которой примостились массивной кучкой печенья в белой сахарной пудре. Тихо сопя и засовывая в рот очередной толстенький треугольничек, она слушает всех, прищурив глаза с восточным разрезом.
Растревоженный запахом печенья и таким непривычно большим сборищем женщин, старый Матраскин всячески пытается ухитриться и выхватить один из пахучих треугольничков, но у Рузанны не забалуешь.
Окончательно потеряв надежду, он перемещается ближе к более сговорчивым болтушкам.
Мира все так же буравит меня взглядом, бок о бок на сером диване. Милочка исчезает на кухне, а потом стремительно возвращается с наполненным бокалом в руке и падает в кресло-качалку напротив. Кресло, скрипя, отбрасывает её назад, и красотка со смехом соглашается с его ритмом. Покачивается, потягивая бурлящий напиток, и следит за нами, теребя за ушком сразу же пристроившегося рядом Матраскина. Он странный кот. В отличие от среднестатистических котов, наш рыжий дворянин страстно любит женщин, бананы, старую сизалевую мышь без хвоста и обниматься. Изрядно исскучавшись по вниманию, он щедро благодарит хорошо знакомую блондинку за ласки урчанием и одаряет её подобие юбки своей огненной шерстью.
– Нет, котяра, ты меня зачем метишь? Мужики, они даже когда коты – мужики. Сразу или раздевают, или метят.
И так же стремительно она переключается на меня:
– Нет, мать, так дело не пойдёт! Щёки впали. Знаменитые Мишины губки бантиком куда делись? Уволились вместе со щёчками? Жалкое зрелище. А ещё и в такой жуткой кофте. Фи. Выглядишь не феерично. Правда, гёрлы? И, дорогуша, мы тебя потеряли. Пётр Афанасьевич. О-о-о, Афанасичу вообще лучше не показываться на глаза. Он так на тебя зол! Ну разве так можно пропадать? Все тебя потеряли. Вот и Надин, и все мы, и Рузаннушка, и Иприт, и Руди-и-и-ик…