Не бойся волков
Шрифт:
К основным приметам они приближались не торопясь, и благодаря этому Сейер как нельзя лучше вспомнил облик грабителя. Да, свое дело художник знал. Сейер завороженно наблюдал, как рисунок на листе бумаги оживает — медленно, как бывает, когда проявляешь негатив.
— Так, теперь волосы.
Ристе нажимал на грифель слабо, так чтобы новые линии можно было добавить поверх старых или сбоку от них. Ластиком он не пользовался, и множество тонких черточек лишь оживляли образ.
— Кудрявые и густые, почти как у африканца. Видно, что
— Цвет?
— Светлые. Возможно, светло-русые, но я не уверен. Знаешь, у некоторых волосы совсем светлые, но темнеют от воды. А может, это зависит от освещения. Точно не знаю. Возможно, такого же цвета, как у тебя.
— У меня? — Рисулёк закатил глаза. — У меня вообще волос нет.
— Да, но ведь прежде они у тебя были.
— И откуда ты знаешь, какого они были цвета?
Сейер смутился. Неужели он облажался и обидел Ристе?
— Я не знаю, — ответил он, — просто предположил.
— Правильно предположил. У меня светло-русые волосы… То есть были… Все верно. А ты наблюдательный.
— Портрет похож…
— Так, переходим к глазам.
— С глазами дело плохо — я их не видел. Он шел, опустив голову, а в банке стоял, повернувшись ко мне вполоборота.
— Жалко. Но зато кассирша наверняка их видела, и после тебя я буду работать с ней.
— Жалко — не то слово. Это просто кошмар. И почему я не задержался там? Ведь в моем возрасте пора научиться доверять интуиции.
— Ну-ну, никто не может всего предусмотреть. А что по поводу носа?
— Короткий, довольно широкий. Тоже немного похож на африканский.
— Рот?
— Небольшой, с пухлыми губами.
— Брови?
— Темнее волос. Прямые, густые. На переносице почти сросшиеся.
— Скулы?
— Незаметные — все-таки лицо у него полноватое.
— Что-нибудь особое по поводу кожи?
— Нет, ничего. Гладкая, хорошая кожа. Щетины нет, усов нет. Гладко выбрит.
— Или с гормонами проблемы. А как насчет одежды?
— Вроде ничего особенного… Но все равно что-то с ней было не так…
— Что именно?
— Одежда на нем словно была с чужого плеча. Обычно он наверняка одевается по-другому. А та одежда была старомодной.
— Ладно, он, скорее всего, уже давно переоделся. А обувь?
— Коричневые ботинки на шнуровке.
— Какие у него были руки?
— Я не видел. Но, судя по телосложению, руки у него короткие и мускулистые.
— Сколько ему лет?
— От девятнадцати до двадцати четырех.
Сейер вновь прикрыл глаза и сосредоточился.
— Рост?
— Намного ниже меня.
— Все намного ниже тебя, — сухо парировал Рисулёк.
— Наверное, метр семьдесят.
— Вес?
— Телосложение у него плотное, поэтому — больше восьмидесяти килограммов. И ты забыл спросить меня про уши, — напомнил Сейер.
— И какие же у него уши?
— Маленькие,
Художник усмехнулся:
— И какие на этот счет догадки?
— Он вряд ли вообще голосует.
— А заложницу ты видел?
— Практически нет. Она стояла, повернувшись ко мне спиной… Тебе надо побеседовать с кассиршей, — задумчиво проговорил он, — будем надеяться, что она из тех, кто хорошо переносит встряску.
Гурвину сказали, что к нему приедет старший инспектор, но рано утром в центре города произошло вооруженное ограбление, поэтому за протоколом к нему приехал обычный инспектор.
Якоб Скарре напоминал подростка из церковного хора: симпатичное лицо обрамляли светлые кудри, а полицейская форма как влитая сидела на худощавом теле. Сам Гурвин в форме чувствовал себя неуютно. А может, во всем виновата его фигура? Во всяком случае, на нем форма сидела неважно…
От цветущего вида молодого полицейского у Гурвина испортилось настроение. Ленсман невольно задумался о собственной жизни — вообще-то он довольно часто предавался подобным размышлениям, но обычно сам выбирал время для этого. Первый приступ ужаса от убийства Халдис уже отступил, и теперь ленсман стал объектом повышенного внимания, чего уже давно не случалось. В глубине души ему это нравилось. Халдис была его хорошей знакомой… Внезапно Гурвину вспомнилось, как в детстве они стучались в ее дверь и попрошайничали, а она говорила: «Вас слишком много! Когда я была молодой, лишь сильнейшим суждено было дорасти до вашего возраста!»
— Как идут дела?.. — нерешительно спросил Гурвин, поглядывая на пачку сигарет, торчащую у Скарре из нагрудного кармана. — Может, закурим? Наберемся храбрости и нарушим запрет?
Кивнув, Скарре вытащил пачку из кармана.
— Я рос рядом с Халдис и Торвальдом, — затянувшись сигаретой, Гурвин приступил к рассказу, — возле сарая у них росли земляника и ревень, и нам, детям, разрешалось всем этим пользоваться… И ведь она была совсем не старой… Семьдесят шесть лет — всего ничего… И здоровье у нее было в порядке. Как и у Торвальда, но он семь лет назад умер, кажется, от инфаркта.
— Значит, она жила одна? — Скарре выпустил колечко дыма.
— Детей у них не было, но в Хаммерфесте живет ее младшая сестра.
— Ты составил протокол? — спросил Скарре. — Можно мне на него взглянуть?
Вытащив из ящика стола пластиковую папку, ленсман протянул ее Скарре, и тот внимательно прочитал документ.
— «В настоящий момент неясно, исчезло ли что-то из дома». А вы проверили ящики и шкафы?
— Знаешь, — ответил Гурвин, — вообще-то у Халдис было много серебра. И оно по-прежнему лежало в шкафу в гостиной. И украшения в спальне тоже были на месте.