Не бойся, я рядом
Шрифт:
– Он был генерал? – Ольга становилась все менее оживленной.
– Инженер-генерал-лейтенант.
– Вот почему у тебя квартира в таком доме.
– А что, мне должно быть стыдно? Тогда должен сообщить: у меня еще есть не заработанная мной огромная квартира на Профсоюзной, пара дач и машина. А еще эллинг в Завидово. Даже вроде с яхтой, не знаю точно. Так что, Оль, я должен умереть от стыда?
– При чем здесь ты? – печально спросила Ольга.
– Я тебя не понимаю, – сказал наконец остывший Парамонов. – А кто тогда при чем?
– Я при чем, – грустно сказала женщина. – Я ж хотела тебя захапать. Женить на себе умного и доброго младшего редактора. И нищего к тому же. Вдвоем мы бы вели радостную, пусть и не шикарную, жизнь.
– Дурила ты, Оль, – сразу успокоился Олег. – Во-первых, я жениться никогда не собирался. В том числе на тебе.
– Спасибо, милый, – галантно поблагодарила Ольга.
– А во-вторых, – как ни в чем не бывало, продолжил Парамонов, – извини, что завелся. Это у меня, можно сказать, родимое пятно прошлого. Я ж сам собой ничего не представляю. Всё – папино. И когда мне об этом напоминают, я злюсь. Хотя, – после паузы добавил он, – чего злиться на правду?
– А то, что ты – талантливый журналист, этого мало?
– Маловато. По сравнению с генерал-лейтенантом.
– Ладно, – обидно быстро согласилась Ольга. – Пусть журналист – мало. Даже талантливый. А как насчет поэта? Немножко, конечно, мрачновато – но ведь сильно:
Мы стоим на узком пятачке. И твоя рука – в моей руке. И твои глаза – в моих глазах. Хорошо не думать о делах. Хорошо не думать ни о чем. Ощущать плечо своим плечом. И не знать о том, что через год — Эта явь, как смутный сон, пройдет…– Это юношеский период, – слегка смутился Парамонов.
– Давай взрослый, – легко согласилась Ольга. И выдала:
Вместо двери – кусочки бамбука На висячих шнурках. В эту дверь ты входила без стука, Аксиомы поправ. Свет от солнца, ползущего низко, На бамбуке блестит. На столе, на обрывке – записка: «Улетаю. Прости». Выгнув к солнцу зеленые руки, Тощий кактус растет. В занавеске суставы бамбука Исполняют фокстрот. Нити щелкают сухо и нервно. Играют лучом. Ты ушла, торопясь, и, наверно, Их задела плечом.– Это тоже ближе к юности, – махнул рукой автор.
– А что ближе к настоящему? – спросила женщина.
– Ближе к настоящему? – задумался Олег. – Ну, например, это.
Он уже приготовился прочесть, как вдруг замолк.
– Ну, так что же ты?
– Боюсь, тебе не понравится.
– А это уже, милый, не тебе решать, – неожиданно серьезно сказала Ольга.
– Хорошо, – согласился Парамонов, извлекая из кармана смятый листок бумаги:
Мне б нарваться на пулю В злой холодной ночи. Как в бою, не почуяв — Через край проскочить. Через край самый дальний, Что нормальных людей Угнетает печалью От начала их дней. Унижает печалью До дней их конца. Проскочить бы, не чая, Не меняя лица, Через край окаянный, Не сжимая виски. Эх, нарваться б на пулю! Чтоб не сдохнуть с тоски.– Ты и в самом деле хороший поэт, – тихо сказала Ольга. – Только…
– Только лечиться надо? – нехорошо улыбнулся Олег.
Некоторое время они шли по асфальтовой дорожке молча.
– Кстати, – вдруг спохватился он. – А откуда ты вообще знаешь, что я пишу стихи? Да еще наизусть шпаришь.
– А тебе что, неприятно? – лукаво улыбнулась Ольга.
– Не знаю, – честно ответил Парамонов. – Еще не решил.
– Про то, что ты поэт, все знают. Раньше в редакции был только один компьютер, в общей комнате. А ты не всегда уничтожал за собой файлы. Сейчас еще проще: твой комп в сети.
– И ты лазишь в мои личные файлы? – поразился Парамонов.
– Регулярно, – мгновенно раскололась Ольга. – Я же не могу залезть в твою голову. Так что хоть так.
– Ну ты даешь! – восхитился Олег.
За такой волнующей и полной открытий беседой они уже дошли до первых самолетных стоянок.
Да, здесь сыну инженер-генерал-лейтенанта действительно не требовался экскурсовод.
– Это машина Мясищева. – Он уважительно погладил стойку шасси огромного четырехдвигательного реактивного монстра. – Обогнала свой век. Потому и не была в большой серии. Хотя служила очень долго: еще детали к «Бурану» по воздуху таскала. Да и сейчас, я думаю, после небольшого ремонта наверняка взлетит. А вот эта – «Ту-144», первый сверхзвуковой пассажирский.
– А я думала, «Конкорд» первый, – то ли спросила, то ли сказала Ольга.
– Нет, первым взлетел наш. Идея была хорошая: у них – за три часа пересекать Атлантику, у нас – долетать до Владика.
– Значит, мы выиграли тот раунд?
– Никто не выиграл, – вздохнул Парамонов. – Нефть подорожала, и скорость стала слишком накладным удовольствием. Правда, «Конкорд» еще полетал на трансатлантических линиях. Но в большую серию не пошел.
– А наш?
– Наш, первый, разбился в Ле-Бурже. В коммерческую эксплуатацию эти машины так и не поступили. Возили что-то по мелочи из Средней Азии. Короче, с точки зрения экономики – тупиковый проект. Хотя с точки зрения развития техники – прорывный.
– А мне больше нравятся старые самолетики, – призналась барышня, показывая на покрашенный зеленой краской небольшой моноплан. – Они какие-то… наивные, что ли. Крылья, как у бабочки. Винт красивый. Милые очень.
– Ну, этот милый самолетик много жизней погубил, – улыбнулся Олег. – «Як-3», последняя машина бюро Яковлева, участвовавшая в войне. Самый легкий истребитель того времени. И один из самых маневренных.
– Лучше «мессеров»? – Ольгины познания явно были ограничены художественной литературой.
– Так нельзя сказать. Французы, например, из эскадрильи «Нормандия – Неман», выбрали в качестве оружия именно его. И даже после войны улетели на подаренных им самолетах во Францию. Те немногие, кто остался жив, – уточнил он.
– Значит, хорошая машина?
– Конечно, хорошая. Достаточно скоростная и очень маневренная, особенно у земли. А большинство боев второй половины войны – массовые драки, «собачьи схватки» – происходили именно у земли. То есть требовали от аппарата максимальной маневренности. Вооружен он был, правда, слабовато – маленькая пушка и пулемет. Однако практически все приехавшие к нам воевать французы были опытными летунами. Большинство имело боевые навыки. Так что «Як-3» в их руках представлял грозную опасность.