ne_bud_duroi.ru
Шрифт:
Через полгода они вернулись в Москву. Теперь в трехкомнатной квартире их было не трое, а почти шестеро. Дошедшая до интернатуры Ирочка вышла замуж и ждала ребенка, Костик, успевший за время отсутствия тещи с тестем освоиться в квартире, вошел в их жизнь почти незаметно — через месяц после возвращения всем казалось, что этот улыбчивый обаятельный юноша был в семье всегда. Всем, кроме Лили. И без того безуспешно сражающаяся с кучей комплексов переходного возраста, девочка снова почувствовала, что ее предали. Страдающая от недовысказанности — настоящих подружек в посольской школе не нашла, а попытки поговорить с мамой бросила давно, — девочка мечтала вернуться в свою комнату, снова оказаться одним целым с сестрой. Но ее место уже занято, причем занято дважды. Ира целовалась с Костей по углам, кроила распашонки, вязала пинеточки и лишь иногда потрепывала сестренку по голове — ну что, юная тетушка, готовишься к почетным обязанностям? Мне тебя на руки сдали, когда мне семь было, в шестнадцать из тебя нянька выйдет хоть куда!
Лиле хотелось хлопнуть дверью, закричать: «Нянчите своего выродка сами!» Но приходилось ворочаться на раскладном диване в зале (их с Ирой детская отошла в полное ведение молодоженов, они даже маленький шпингалет на дверь поставили, чтобы младшая сестра по наивности не вломилась не вовремя) и затыкать уши, чтобы не слышать легкое поскрипывание дивана за стеной.
Лиля старалась не слышать, но не могла — толщина стен не позволяла интимной жизни молодой семьи не стать достоянием живущей в соседней комнате сестры. Скажи ей кто тогда, что она ревнует, она бы не поверила. Но это было именно так. Она безумно ревновала. И трудно было понять, кого больше — столь похожего на мальчиков се мечты Костика или потерянную ею сестру.
Костик нравился всем. Он подпрыгивал в кресле во время футбольного матча, красивым актерским голосом оглашая их дом непонятными Лиле криками «Ре-ве-ли-но! Эй-се-био!», а когда по воскресеньям они «всей семьей» отправлялись на новой «Волге» за город по грибы, пижонил, собирая только белые. Но и одних белых он успевал набрать больше, чем Лиля опят с подберезовиками. Впрочем, Лильке было не до грибов. Забираясь подальше в лес, она пестовала свою обиду на весь мир, все больше получая упоение от нарастающей в ней злости. «Пусть так, пусть я никому не нужна! Пусть меня никто не любит. Я уйду из дома. Доживу до совершеннолетия и уйду. Или даже раньше. Вот выиграю Уимблдон, тогда все прибежите!»
Уимблдон был далекой и не совсем бесплотной мечтой. В посольстве были хорошие корты, и у Лили неожиданно открылись способности к теннису. К концу командировки она легко обыгрывала лучших теннисистов посольства, с детской прямолинейностью не желая поддаваться ни послу, ни послихе. Прощаясь с отцом, посол дал ему номер телефона тренера: «Возраст у нее, конечно, не самый подходящий, но если она здесь, начав с нуля, достигла таких успехов, то при хорошем тренере сможет совершить чудо».
Забытой всеми девочке больше всего хотелось именно чуда. Славы. Денег. Возможностей. Чтобы все поняли, как были невнимательны к ней, чтобы все ею гордились, восхищались.
В мечтах диктор по-английски объявлял ее победительницей и она, с трудом удерживая в руках серебряную чашу, раздавала автографы толпе почитателей, в которой был и тот мужчина из дома напротив.
Теперь она проводила на корте все свободное время, не реагируя даже на просьбы мамы купить кефир или потереть морковку для Ирочки. Всеми способами она старалась оттянуть тот миг, когда уже нельзя будет не идти домой. Ссылаясь на тренировки, она возвращалась позже всех и никому не рассказывала, что из шести якобы занятых тренировками дней два она просто слоняется по улицам — благо осень только началась и еще было не слишком холодно.
В тот день мама попросила ее взять для Ирочки лекарства в аптеке. Сестра не очень хорошо себя чувствовала и зубрила толстенные учебники дома. Бумажный пакетик с каким-то порошком и большая бутыль бесцветной жидкости бултыхались в портфеле между учебником по физике и кедами. Домой не хотелось. Лиля не могла себе представить, как придет домой, как поставит на стол эту бутыль, а Ира как ни в чем не бывало выпьет большую ложку этой гадости и, загрызая яблоком («Железо так полезно для малыша!»), пойдет зубрить дальше. А потом придет Костя, и они будут лизаться по углам, периодически смущаясь того, что Лиля может их услышать. А ей будет хотеться кричать: «Посмотрите на меня! Я же живая! Я же не хочу вам всем мешать. Я хочу жить вместе с вами!»
Она жевала жирный чебурек, запивая его жутко сладкой бурдой с названием «кофе с молоком» из нечистого стакана. И не хотела уходить из этой забегаловки, где за ее спиной мужики, залпом заглотив мерзкий кофе, уже приступили к потреблению того, ради чего и были нужны стаканы и чебуреки. Слезы капали в стакан, а Лиля мучилась мыслью — почему она не могла родиться вместо Ирочки? Вместо нее стать любимицей семьи, вместо нее встретить Костю, вместо нее носить сейчас Костиного ребенка и видеть, каким по-щенячьи счастливым становится муж, глядя на все округляющийся животик… Лиля не знала, любит ли Костю, любит или ненавидит сестру, но знала, что в этом мире ее место прочно занято Ирочкой.
У подъезда стояла «скорая». Поднимаясь на лифте, Лиля услышала голоса.
— Осторожнее! Разворачивайте!
— Да что уж теперь. Теперь и вперед ногами можно. Бедолага, И родить-то не успела.
Двери их квартиры были распахнуты, в комнатах какие-то люди. Мама с черным лицом безумными глазами смотрела куда-то в одну точку и выла, соседка Рита пыталась влить ей в рот валерьянку, мать отмахнулась и закричала в голос. Вышедший из своей комнаты Костя посмотрел сквозь нее и, как-то по-дурацки хихикнув, сказал:
— Ирочка умерла. Полтора часа назад. И ребенок вместе с ней умер.
«Умер», — еще раз повторил Костя с еще более идиотским смешком. И вдруг осел на пол, затрясся, закричал, зарыдал хуже мамы. Теперь уже Лиля притянула его к себе, пытаясь хоть как-то усадить на диван, удержать его руки, которыми он хватал свои волосы, пытаясь выдрать их из головы. И Лиля, борясь с сильным взрослым мужиком, думала, что это она убила сестру — не принесла вовремя лекарство.
Лекарство, как выяснилось потом, было ни при чем. У Ирочки началась рвота, и, потеряв сознание, она захлебнулась рвотными массами. А дома никого не было. Вернувшийся через полтора часа Костик нашел ее умершей. Но Лиля все же знала, что убила сестру именно она. Если бы Лиля не слонялась без дела по улицам, не жалела свою несчастную жизнь, давясь вонючим кофе в жалкой забегаловке, если бы сразу после уроков пришла домой, она успела бы вызвать «скорую» и не дала бы сестре захлебнуться.
Она могла спасти Иру.
Она обязана была спасти Иру.
Она этого не сделала.
На кладбище все кричали в голос. Не плакали только посеревший отец и Лиля. Ей хотелось кричать, биться головой, падать на землю и снова в голос кричать. Но она не могла. Словно крик застрял где-то в горле. Ей казалось, что все смотрят на нее и думают, что она бесчувственная, бессердечная. Что все знают ее страшную тайну — это она убила сестру. Знают, что в миг, когда дома Ирочка захлебывалась рвотой, она, стоя в забегаловке, хотела, чтобы сестры не было на этом свете. Теперь сестры нет. И ничего нет. И она, Лиля, не может понять, чего в ней было больше — любви или ненависти к сестре. И что в ней теперь осталось?