Не будите Гаурдака
Шрифт:
— Б-будете проходить м-мимо… з-заходите…
Лошадь тихо заржала.
— Лучше ты скорей возвращайся… сын Гуннара…
— АОС?!..
— Узнал, узнал!.. Я им всем говорила, что ты меня узнаешь в любом обличье, а они не верили!
— Но… Аос?!.. Как ты?!.. Откуда?!.. Кобыла?!..
На том месте, где стояла вороная лошадь, из игры света и теней соткался вдруг полупрозрачный образ его огненноволосой возлюбленной, и голос ее зазвучал сладчайшей мелодией — но такой призрачной,
— Волупта вчера предсказала, что если сегодня ты в южной долине среди голых скал дважды не встретишься с черной кобылой, то я могу тебя больше не увидеть… И я бросила все дела, кинулась к Мьёлниру, и стала умолять его помочь мне… Ведь это варварское королевство расположено так далеко, и в такой глуши, что одна я не могла дотянуться сюда даже мыслью…
— И он помог?..
— Чтобы я смогла всего лишь на один день стать душой этого почтенного животного, понадобилась помощь всех богов Эзира, милый… Но все без колебаний одолжили до полуночи почти все свои силы мне, лишь бы ты остался в живых… Ведь это важно не только для меня… От этого зависит судьба всей Отрягии… и всего Белого Света…
— Так ты не останешься?..
— Нет, мой конунг… Время моё здесь истекло… Я не могу больше злоупотреблять помощью моих родичей… До свидания, Олаф… До скорого свидания… Будь отважен… будь хитер… будь осторожен… будь верен…
— Аос, останься, Аос, еще хоть на несколько ми…
Милый образ в душной полутьме конюшни замерцал, побледнел и… растаял.
— Аос!!!..
Но лишь теплое, живое, пахнущее лошадьми молчание конюшни было ему ответом.
— Аос… спасибо… Аос…
Старая добрая кобыла ласково фыркнула ему в шею и бережно принялась жевать нежными губами спутанные рыжие волосы.
Потрясенный, обрадованный, напуганный, разъяренный — в смятении чувств юный конунг поднялся по лестнице черного хода на второй этаж, где в «Бруно» располагались комнаты постояльцев, и замер в нерешительности посреди коридора.
Пойти рассказать о покушении Адалету?
Лукоморцам?
Не рассказывать никому, чтоб не засмеяли — тощая вздорная баба одолела здоровенного бугая с двумя топорами и мечом?..
Что же она хотела такого выведать?
А что я такого знаю?
А, может, она не знала, что я этого не знаю, а думала, что знаю?..
А, может, я сам не знаю, что я это знаю, или думаю, что не знаю, или… или… или… и…
Нет, что-то чересчур всё запутанно получается.
Как урок грамматики какой-то. «Он знает, она знает, они знают, оно знает, оне знают…» Как там дальше…
М-да… Мозги вывихнешь — столько думать…
Хотя Серафима, поди, за пять минут разобралась бы.
Если не спит.
Да
Придя к такому решению, Олаф уверенно повернул направо, но перед самой дверью комнаты лукоморцев настороженно остановился. Показалось ему, или и впрямь из-за толстых резных дубовых досок доносился незнакомый голос?..
Гость?
В такое-то время?
Прислушавшись к внутренним ощущениям, хмурый воин пришел к определенному выводу, что незнакомцев на сегодняшний вечер ему уже хватило.
Вот если бы его друзья были одни…
Он снова прислушался, но беседа, кажется, текла ровно, и гость уходить не собирался.
С сомнением попереминавшись с ноги на ногу, отряг повернул на несколько дверей назад и постучался в номер Адалета (Единственного человека на Белом Свете, в двери которого он очень быстро научился стучать, прежде чем войти. Всего с трех попыток. Превращение в хомячка, удар молнией и покрытие чешуей сделали за несколько дней то, что не удавалось ни одному из его наставников за долгие семнадцать лет).
Никто не отозвался.
Он приложил ухо к полированному темному дереву.
Тихо.
Подергал медную загогулину ручки.
Закрыто.
Рыжий конунг вздохнул и пожал плечами. Видно, маг-хранитель еще не пришел от своего нового приятеля травника. Или уже крепко спит. Или занят подготовкой обещанного подарочка для туманной твари.
Что, в конечном счете, для него, Олафа, приравнивалось к одному и тому же: закрытой двери и отсутствию возможности излить душу ворчливому, но опытному и мудрому старику.
Разочаровано выпятив нижнюю губу, рыжий воин вернулся в свой номер, разоружился, снял шлем, кольчугу и наручи, поплескал в лицо остывшей водой из тазика и завалился на кровать с твердым намерением уснуть. Но привычное душевное равновесие отчего-то упорно ускользало от него, а перед глазами всё вспыхивали будоражащей тревожной разноцветной каруселью видения то злобной фиолетовой ведьмы, то призрачной фигуры Аос, то пьяного завистливого министра, а потом опять, и снова-сызнова, и еще раз, и не раз…
Прокрутившись на жестком гостиничном ложе минут двадцать, уронив подушки и смотав на себя, как на веретено, все простыни, покрывала и одеяла (Учитывая длину кровати, срочно сколоченной персонально для него конюхом — мастером на все руки — постельного белья и прочих принадлежностей ушло на нее вдвое больше, чем на обычную), отряг раздраженно рыкнул и сел.
Через три минуты, с плащом из одеяла на плечах, он уже стоял на пороге лукоморцев.
— И тебе спокойной ночи, — протяжно зевнула с края кровати и стянула с ноги второй сапог Сенька.