Не чужие люди
Шрифт:
— Юля! — Валерия все-таки рявкнула, хотела сказать: «Это не твое дело», — но вовремя прикусила язык, вспомнила, что сейчас лучше ни с кем не ссориться. — Пожалуйста, оставь меня в покое.
Помощница наконец поняла, обиженно пожала плечами и выскользнула за дверь.
Зря она сегодня сюда приехала, призналась себе Валерия. Хотела убедиться, что никто ничего не знает? Кроме мании преследования, ничего ее наблюдения не дадут. Хотя дело не в этом. Просто она слишком хорошо знает, что должна сделать. Знает, поэтому ищет себе хоть какое-нибудь занятие, лишь бы отложить неизбежное. Но все равно рано
Валерия заставила себя подняться, натянула шубу, не сразу попав в рукава, долго расправляла воротник перед зеркалом. Наконец и это было сделано. Валерия вскинула голову, попыталась придать лицу уверенное, независимое выражение. Отражение вернуло ей одобрительный взгляд. У нее еще получается владеть собой.
— Ни здрасьте, ни до свиданья, — фыркнула Катя, когда дверь магазина захлопнулась за хозяйкой.
— Можно подумать, ты бы стала расшаркиваться на ее месте, — пожала плечами Алина. — И так еще держится.
— Так ей и надо! — с раздражением бросила Катерина. — Пусть попляшет.
— Это не наше дело, — нервно оборвала Алина. — И, Кать, ради бога, я тебе ничего не рассказывала.
— Конечно-конечно, — пропела та, натягивая на лицо привычную улыбку и неторопливо направляясь к вошедшей клиентке. — Ты мне ничего не рассказывала, я тоже никому не расскажу… Вам что-нибудь подсказать?
Рано или поздно они все равно должны будут встретиться. Это просто неизбежно. Павел Липатов столько раз мысленно повторял эту фразу, что она уже утратила для него смысл, превратившись в пустой набор звуков, почему-то слепленных воедино.
Заглянула секретарша, смущенно спросила, не может ли она уйти пораньше — у ребенка утренник. Павел рассеянно кивнул, продолжая рассматривать редких прохожих под разноцветными зонтиками. С высоты четырнадцатого этажа они напоминали маленьких деловитых гномов.
Нужно было позвонить Валерии. Он давно собирался это сделать — весь день после ухода следователя. Точнее, помощника следователя, улыбчивого старшего лейтенанта Кузовкова. Павлу казалось, что после его визита прошла по меньшей мере жизнь. На самом деле — шесть часов. Шесть часов размышлений, воспоминаний и бесплодного повторения единственной оформившейся в слова мысли.
Ему пришлось дать подписку о невыезде. Улыбчивый лейтенант не проникся к нему доверием. Конечно, бедняга старлей каждый день видит, как люди без лишней рефлексии разделываются друг с другом, и привык мыслить простыми вещественными категориями. Как такому объяснишь, что он никогда бы не стал мстить матери просто потому, что мстить не за что. Он был счастлив и никогда не мечтал о другой жизни.
Каролина и Арсений Липатовы не выбрали его из десятков других детей, они его нашли, узнали — так потом говорили ему родители, и он верил, потому что сам чувствовал то же самое. Им не надо было привыкать друг к другу, учиться вместе жить; как-то сразу, с первого взгляда, всем троим стало понятно: они — одна семья.
Конечно, иногда он думал о родившей его женщине, но без обиды, без злости, скорее с недоумением. Она оставалась фикцией, бесплотным символом начала его жизни. Только после смерти родителей в какой-то момент он действительно подумал о том, чтобы ее разыскать. Но взрослый разумный человек быстро взял верх над одиноким тоскующим мальчиком.
Жизнь сложилась, и они — всего лишь два чужих, взрослых, незнакомых человека. Так зачем обрекать себя и неизвестную ему женщину на неловкость и тягостные переживания?
Только может ли это понять усталый лейтенант, не склонный к пустым размышлениям о счастье и боли. А сможет ли это понять Валерия? Валерия… Наверняка она тоже считает его виноватым. Бедная издерганная женщина, вряд ли слишком счастливая. Даже теперь, когда образ родительницы вдруг приобрел знакомые черты, он не чувствовал ничего, кроме щемящего сочувствия. Слабые люди заслуживают жалости, так всегда говорила его мать, Каролина…
Павел решительно встал. Он должен увидеть Меркулову.
Дверь распахнулась, едва не налетевшая на него Валерия резко отшатнулась, замерла на пороге. Павел механически протянул руку, она таким же привычным жестом подала свою. И только когда ладони соприкоснулись в рукопожатии, сознание вдруг оценило всю неестественность ситуации. Валерия вздрогнула, глаза беспомощно заметались.
Когда она сидела в машине, поднималась по лестнице, шла по непреодолимо длинному коридору, думала, что должна сказать: «Прости». Она твердила про себя это слово, как заклинание, как какой-то зомбирующий звуковой код, помогающий не сбиться с пути…
Какая глупость! Можно извиняться за пролитый кофе, сломанный фен, разбитый бампер, но только не за такое! Для нее сейчас ни в одном человеческом языке не найдется слов.
— Н-наверное, кто-то из нас должен что-нибудь сказать, — наконец выдавила Валерия.
— Да, — согласился Павел, с удивлением вглядываясь в такое знакомое лицо.
Как он раньше не замечал, что она уже немолодая, уставшая женщина? Не видел беспомощный близорукий прищур, нервное подрагивание уголка губ, будто она все время готова засмеяться или разозлиться, неженскую вертикальную складку на лбу… Или раньше она такой не была? Великолепнейшая, неуязвимая, насмешливая Валерия…
— Заходи, — опомнился он. — Заходи, садись. Сейчас… Сейчас мы… поговорим. Чай будешь?
Валерия молча помотала головой. Не интересуясь ответом, он достал кружки, вместо чая плеснул коньяка.
— Валерия, — Павел глубоко вздохнул, пытаясь собраться с мыслями. — Утром приходили из милиции. До этого я ничего не знал, честное слово.
Она вскинула голову, с невнятным облегчением вслушиваясь даже не в слова — в интонацию, смятенную, успокаивающую и совсем-совсем не враждебную.
— Я ничего не знал, — повторил Липатов. — И я никогда не стал бы тебе мстить…
Валерия бездумно смотрела на своего безнадежно чужого сына. Он все что-то говорил, говорил, великодушно давая ей возможность не слышать и не отвечать. Ни в чем не виноватый, относящийся к ней с деловой симпатией партнер по бизнесу… Все вдруг стало на свои места.