Не для взрослых. Время читать!
Шрифт:
И вот предполагаемый иностранец (дальше его автор так и называет – будто под влиянием своих героев) усаживается «на соседней скамейке, в двух шагах от приятелей.
«Немец...» – подумал Берлиоз.
«Англичанин... – подумал Бездомный. – Ишь, и не жарко ему в перчатках».
А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруд, причем заметно стало, что видит это место он впервые и что оно его заинтересовало».
А вот теперь – внимание! Кто еще не читал романа – читайте нижеследующий абзац
«Он остановил взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце, затем перевел его вниз, где стекла начали предвечерне темнеть, чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки».
Ничто вас здесь не удивило?
Конечно, кое-кто из внимательных читателей споткнулся на этих словах: «...навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце».
Вот вам и еще один сигнал о том, что этот вечер кончится страшно.
«Иностранец вдруг поднялся и направился к писателям.
Те поглядели на него удивленно.
– Извините меня, пожалуйста, – заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов, – что я, не будучи знаком, позволяю себе. но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что.
Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как приподняться и раскланяться».
Ну а дальше события идут по нарастающей – и вечер кончается трагическим образом, как не раз намекнул автор. Пересказать эти первые, да и последующие главы нет никакой возможности, а надо просто читать. Тогда узнаете, что это за иностранец (подсказка: помните пуделя? В образе пуделя появляется у Гете Мефистофель в комнате Фауста) и чем кончился этот душный вечер для Берлиоза. И конечно, впервые встретитесь с котом, спокойно сующим кондуктору трамвая гривенник за проезд...
На разных страницах романа идет тонкая игра с тем, что можно назвать словами советского языка, т. е. советизмами. Это не тот язык, на котором в советское время говорили люди дома или в дружеских компаниях, а тот, на котором делали доклады генеральные секретари коммунистической партии, выступали люди на официальных митингах, писались газетные «передовицы» – статьи без подписи, исходившие «сверху», от самой власти.
Булгаков высмеивает этот язык.
На сеансе в Варьете (где произойдут потрясающие события), идет, например, такой диалог. Поглядывая на зрительный зал, Воланд спрашивает у Коровьева (он же Фагот) – «Ведь московское народонаселение значительно изменилось?» – и сам продолжает свою мысль: «Горожане сильно изменились. внешне, я говорю, как и сам город, впрочем.
О костюмах нечего уж и говорить, но появились эти… как их… трамваи, автомобили.
– Автобусы, – почтительно подсказал Фагот».
А конферансье Жорж Бенгальский обеспокоен.
Он чувствует, что диалог какой-то не такой. И решает
«Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, выросшей в техническом отношении, – тут Бенгальский дважды улыбнулся, сперва партеру, а потом галерке.
Воланд, Фагот и кот повернули головы в сторону конферансье.
– Разве я выразил восхищение? – спросил маг у Фагота.
– Никак нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали, – ответил тот.
– Так что же говорит этот человек?
– А он попросту соврал! – звучно, на весь театр сообщил клетчатый помощник».
Обращу ваше внимание только на слово выросшей.
Идеей беспрерывного роста новой, советской России был проникнут весь общественный быт. О «ростках нового» постоянно говорил и писал Ленин. Газеты заклинали: «Выросла пролетарская литература, вырос и пролетарский писатель», «В СССР не только русские, но ни одна национальность... не думает останавливаться в своем росте... в росте не в западного европейца, а в человека будущего коммунистического общества». Излюбленные заголовки газетных статей – «За дальнейший рост советской литературы».
«Расти» было непременной обязанностью всех и каждого. Уже в 1950-е – 60-е годы «оттепели» – поэт А. Твардовский высмеивал это слово в поэме «Теркин на том свете», рисуя некоего деда, который «Близ восьмидесяти лет / он не рос уже нисколько, / Укорачивался дед».
Таких советизмов в романе Булгакова немало – вредитель, вылазка, маскирующийся, массы, протащить, разоблачить и т. п., и со всеми с ними идет тонкая стилевая игра: Булгаков, в отличие от большинства, не принимает советского языка.
Этот роман – и о любви.
«Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!
За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»
Вполне в соответствии с названием в романе вы встретитесь с историей потрясающей любви Мастера и его Маргариты, начавшейся внезапно. О ней Мастер рассказывает Ивану Бездомному – в психиатрической клинике, где оба они, прежде незнакомые, оказались из-за Понтия Пилата.
«Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!»
Тут-то все и произошло.
«Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих. Так поражает молния, так поражает финский нож!»