(Не)добрый молодец
Шрифт:
Он вообще уже откровенно устал от неопределенности своего существования. Поэтому, задумавшись, решил, что это наилучший выход из создавшейся ситуации.
— Хорошо, пусть будет так, мы пойдём к главным воротам, если люди в Козельске живы, то там они будут обязательно. Собирай детей, мы повезём их на этой повозке. Агаша, ты как себя чувствуешь?
— Уже лучше. А ты?
— Нормально. Помоги Маруси, я повезу вас.
Маруся радостно кивнула и побежала собирать детей и нехитрый скарб, а Вадим принялся убирать часть жердей со своего сооружения.
За рулевой палкой следила Маруся, а все дети разместились в повозке, сидя на бревне, как птички. Те, что болели, лежали закутанными в тряпки и были привязаны верёвками к повозке. Перекрестившись, Вадим плюнул на руки, хлопнул и столкнул повозку с места. Скрипя всеми четырьмя колёсами, повозка нехотя устремилась вперёд, с трудом вписываясь в повороты и буквально чудом не съезжая на обочину. Мертвяков было мало. С теми немногими, попавшимися навстречу, Вадим довольно легко расправлялся, и они двигались дальше.
Путь Вадим выбрал неблизкий, но зато он пролегал вдали от постоялого двора. Уж слишком много там оказалось бесов, не типично много. Немного отдохнув перед преодолением очередного участка трудной дороги, Вадим вспомнил о кошеле, накануне срезанном с мертвяка, о котором в суете неотложных дел и забыл совсем. Сунул в мешок, решив, что потом разберётся, а сейчас вспомнил.
Развязав кошель, он обнаружил там несколько золотых монет. Их оказалось немного — всего три, и совсем небольшие, такие, как российский рубль образца 1997 года. Вот только что сейчас могло дать ему это золото?
Бросив монетки обратно в кошель, он снова ухватился обеими руками за повозку и принялся толкать её дальше. Постепенно они проехали весь посад не встретив никого, медленно, но неумолимо повозка катилась по дороге к воротам. А на стенах их уже ждали.
— Эй! А ну-ка, стой! Куда прёшь? Осади назад! Кто такие?
Грубые недружелюбные окрики и команды следовали одна за другой, пугая детей и заставляя напрягаться Вадима. Он и так уже в готовности держал одну ладонь на рукояти сабли, а другую на пистоле. Толпившиеся на стене стражники заглядывали через зубцы, прорубленные в деревянных стенах, и громко обсуждали между собой случившееся.
— Я поместный дворянин по имени Вадим Белозёрцев. Со мной женщина из посада, у которой я столовался. Маруся её зовут. С ней её дети, они ослабели от плохой пищи и от страха. А ещё моя сестра Агафья, пропустите нас во внутрь, мы выжили, но больше сил сопротивляться нет.
Из-за парапета высунулся десятник и заорал ещё громче.
— А почём нам знать, кто ты? Может, ты мертвяк, и жёнка твоя мертвячка, и детки твои тоже уже все сдохли.
Вадим внутренне похолодел, он не ожидал такой отповеди, хоть и предполагал что-либо подобное.
— Она не жена мне. Я же говорю, она с Посада. Зовут Маруся
Тут Маруся, что интенсивно оглядывала стены, ища знакомые лица, всё же, смогла рассмотреть одно из них.
— Матвей, Матвей! Это я, Маруся. Ты же знаешь меня?! Помнишь, я угощала тебя едой? И жене твоей платье выткала, и дочке маленькой связала рубашку да пинетки. Или не помнишь уже? Пожалуйста! Умоляю! Спасите нас! Спасите!.. Мертвяки уже всех одолели. Кругом одни только мёртвые, и мои малыши болеют, но они не мертвяки, нет, они живые. Спасите, спасите нас, умоляю! — она стала рыдать, продолжая сквозь всхлипывания говорить дальше. — Нельзя так, не по-христиански это. Мы же чудом выжили, пустите нас в город! Умоляююююю…
Вадим угрюмо молчал, наблюдая за муками матери, он уже всё понял, надежда умерла, едва родившись. Зря она сказала про то, что дети заболели, ох зря. Это смертный приговор для тех, кто сидит за стенами.
— То не наша забота, пущать или не пущать. Мы тут для стражи выставлены. Та, что ли, Маруся? — обратился старший стражник к своему подчинённому.
— Та, — признал тот.
— Ну, с ней разобрались, а вот с тобой, служивый, не всё ясно.
Вадим пожал плечами.
— Меня думный дьяк знает. Приводил меня к нему Яким с засеки, что на пути к Оптиной пустыни лежит. До воеводы не пустили, но со мной дьяк переговорил.
— Ммм, ну тогда жди, доложим ему. А что с детьми, почему лежат?
Вадим промолчал, оставив вопрос для Маруси. Что-то ему стало казаться сейчас, что их попытка безнадёжна. Без больных детей их ещё бы приняли, а с больными… Но надежда всё равно оставалась, несмотря ни на что.
— Дети отравились, — ответила та, — маленькие совсем, суют в рот всё подряд. А время-то нонче вона какое, и пища плохая, да устали, и от страха тоже.
— Ммм, отравились, значит. Ладно, сообщим воеводе, а он как скажет нам, так и будет, — и старший ушёл.
В это время, Иван Никитич Романов беседовал с одним из своих приближённых, когда к нему в зал ворвался сотник Кишка.
— Боярин! Чудо-чудное творится! Сейчас к главным воротам поместный дворянин приблудный вышел, да с ним старуха — Маруська-швея с детьми. Как они выжили, непонятно, но этот блаженный посадский привёз их на повозке самодельной, да странной, а ещё и мертвяков троих по дороге играючи умертвил. Наши со стены видели то.
— Постой-постой, какой поместный? Как вышел? Разве в Посаде ещё живые остались?
— Да, выходит, что так.
— Не может того быти! — в крайнем раздражении боярин аж пристукнул посохом по столу. — А ну, пойдём, посмотрим сверху на этих мертвяков.
Воевода быстро собрался и, скинув шубу, являющуюся символом статуса, направился на стену, прихватив с собой, на всякий случай, пищаль, подаренную когда-то ему Лжедмитрием. Он и не видел, как его дочь Наталья, гуляющая по двору с тётушками, тоже пожелала направиться к стене, услышав то, о чём шла речь.