Не-доросли. Холодные перспективы
Шрифт:
Тут не хочешь, а извинишься и отступишься.
Грегори остановился у стенки, переводя дыхание, чуть мотнул головой. Глупо подумалось – была б на голове сейчас фуражка, покатилась бы по вощёному паркету.
Ни Власа, ни Невзоровича поблизости не было. Грегори поискал друзей взглядом, но не нашёл – должно быть, всё-таки танцевали где-то за спинами кружащихся пар. Ну да, ничего удивительного, танец у них и на занятиях всегда выходил лучше, чем у Шепелёва.
Оркестр доиграл мазурку и умолк. Капельмейстер неторопливо (музыканты переводили дух, пока он возился) перелистывал партитуру, отыскивая следующую мелодию. Пары рассыпались, перемешались, люди хлынули в стороны, растекаясь вдоль стен. Друзья рядом так и не возникли.
Да и пусть их, – подумал Грегори с усмешкой.
Зато совсем рядом с ним прошёл Овсов, провожая свою даму. Петух расфуфыренный, – с досадой подумал Шепелёв, против воли провожая даму Овсова взглядом. Невысокая, стройная, с распущенными по плечам белокурыми волосами и лентой, охватывающей голову на новомодный греческий манер, точёный обвод лица, тонкий нос с едва заметной горбинкой, светлая кожа с лёгким оливковым оттенком. На вид едва лет двадцать.
Овсов рядом с ней действительно смотрелся, словно бенгальский петух перед белой курочкой, только что не приплясывал и не обходил её то с одной стороны, то с другой.
Интересно, кто такова? – полуравнодушно подумал Грегори.
И почти тут же услышал разговор за спиной.
– Мдаа, – протянул первый голос, и Грегори, не оборачиваясь (и сразу понял, что оборачиваться, а значит, выказывать, что ты что-то услышал – не стоит), узнал Ширинского-Шихматова. Князь говорил негромко, видимо, рассчитывая, что воспитанники стоят слишком далеко от него, и никто из них не расслышит его слов. Расчёт был правильный – никто и не слышал в общем гомоне танцевального зала.
Никто, кроме Шепелёва – должно быть, Грегори стоял ближе, чем рассчитывал князь.
– И как мы докатились до такого? – в голосе Ширинского-Шихматова послышалась явственная, хотя и тщательно скрываемая горечь.
– О чём вы, Сергей Александрович? – удивлённо спросил другой голос, значительно моложе. Деливрон, – без труда узнал Грегори. Теперь оборачиваться, даже если бы и хотел, было поздно – оба офицера тут же подумают, что он нарочно подслушивает.
– Об этой особе, – брезгливо ответил князь. – Той, что танцевала сейчас с Овсовым…
– Но кто она? – по-прежнему удивлённо спросил Деливрон. – Отменно хороша…
– Генеральша фон Шпильце, – процедил Ширинский-Шихматов так, словно ему неприятно было говорить об этом. Может и было.
– Такая молодая – и уже генеральша? – удивился Деливрон ещё сильнее. – Ей двадцать-то лет есть?
– Вот то-то и оно, – вздохнул князь. – И заметьте, Карл Францевич, никто и никогда не видел самого генерала фон Шпильце. Никто и никогда. Зато её знает весь свет и полусвет…
– А как её зовут? – было похоже, что Деливрон заинтересовался.
– Амалия Потаповна.
– Comment, excusez-moi? 11
– Именно так, как вы и расслышали, – по голосу князя можно было понять, что он всё-таки оттаял и улыбается. – Амалия Потаповна. Удивительное сочетание, не правда ли, Карл Францевич?
– Но я не понимаю…
– Моей неприязни? – понятливо подхватил Ширинский-Шихматов. – Она тёмная личность, и я вижу это так же ясно, как белый день. Тёмная во всех смыслах. Порочная. И злая… Мне, наверное, трудно сейчас было бы объяснить, я пока не нашёл достаточно правильных слов, чтобы описать свои ощущения… о, это конечно, только ощущения, никак не факты!..
11
Как, простите? (франц.).
В этот момент оркестр снова грянул и заглушил голоса офицеров. Грегори с облегчением и одновременно с досадой шевельнулся – теперь можно было и плечи размять.
А то и пригласить потанцевать кого-нибудь, дивясь странной предвзятости милейшего Сергея Александровича.
2
Ночью в город пришла пороша. Присыпала тонким слоем улицы и дома, осела на покатых питерских кровлях, рассыпалась под сапогами, копытами и полозьями.
Грегори неторопливо прошёл под аркой, кивком ответил на приветствие часового (часовые уже тоже знали их в лицо и помнили, что этих троих можно выпускать из корпуса без лишних вопросов – очередной повод для злости Овсова, на который друзья по молчаливому уговору, дружно махнули рукой) и вышел на набережную.
Влас с утра засел в библиотеке, пренебрёг даже возможным гулянием по городу – должно быть, отыскал что-то новое или редкое по навигации. Или ещё по чему – что-то с ним творилось странное в последнее время.
Невзорович с утра пропал в городе с каким-то своим знакомцем – то ли поляком, то ли таким же литвином, как и он сам. Грегори и Влас с этим молча согласились – оба понимали, что их другу из Литвы нужно видеть кого-то с родины. Будь у них самих такая же возможность… в конце концов, Влас и сам виделся с братом в декабре уже пару раз, пока того не перевели на всю зиму в Кронштадт. Что ж в этом зазорного?
Но грустновато всё равно было.
Грегори сразу же не понравился новый приятель литвина – при первой же встрече, когда Глеб представил его друзьям, поляк так посмотрел на них, оглядев с головы до ног, что у Шепелёва в глубине души словно кто-то оскалился и вздыбил шерсть – вот-вот зарычит. Тот смотрел так, словно он сам был каким-нибудь герцогом Кембриджским 12 на собрании расшитых вражескими скальпами вождей Лиги ходеносауни 13 , только что нос не морщил. Слова цедил сдержанно, через губу и пару раз прикинулся непонимающим, хотя сам по-русски говорил отменно. Влас, должно быть, списал эти странности Глебова земляка на то, что тот был старше любого из них троих лет на пять, но Грегори в глубине души, чем-то более сильным и проницательным чем разум, понимал – нет, дело совсем не в этом.
12
Адольф Фредерик, герцог Кембриджский (24 февраля 1774, Лондон – 8 июля 1850, Лондон) – британский фельдмаршал, младший сын английского короля Георга III, брат короля Георга IV, дядя королевы Виктории.
13
Лига ходеносауни – конфедерация шести индейских племён (мохоки, онайда, онондага, кайюга, сенека и тускарора), известных под общим названием ирокезов.
Совсем не в этом.
В ноябре, после стычек с чугунными, после драки с уличниками, после приключений в наводнение Грегори уже стало казаться, что их дружба – навек, и не найдётся ничего, что могло бы им помешать. А вот на тебе – вроде бы ничего и не случилось, а почти что стали каждый сам по себе.
Хоть новых приключений ищи, право слово…
За размышлениями Грегори не заметил, как прошёл по мосту на Сенатскую и остановился около монумента. Опять вспомнилось наводнение, и он не смог сдержать усмешки, вспоминая, как растрёпанный человек на постаменте грозил кулаком городу Петра, сам при этом цепляясь другой рукой за вздыбленное копыто Петрова коня.