Не доставайся никому!
Шрифт:
Она его даже не узнала, когда он вылетел из двери запасного выхода, словно из катапульты. Дядька в синем фартуке еле поспевал за ним.
– А вы, я смотрю, приоделись, папенька. – ехидно ухмыльнулась Алиса в черные бездонные глаза Аристова, смотревшие на нее почти без выражения, но страшно очень.
На нем был черный пуховик с шикарной меховой опушкой по капюшону. Хорошие добротные ботинки, темные джинсы и вязаная шапка. Купить все это он не мог, тут же подумала Алиса. И зарплаты еще не было, да и многовато покупок для одной зарплаты.
Своровал, тут же решила она, но
– Какая падла?.. – начал было Петр Иванович, но тут же осекся, покосившись на мужика в фартуке. Поправился. – Что стряслось, дочка? Кто тебя обидел?
– Это потом, – махнула она слабой рукой, оттолкнулась от забора. – Сейчас забери меня отсюда.
Он взял ее под локоток и повел не к кафе, нет. А в противоположную сторону. Оказывается, забор через десять метров обрывался огромным незаделанным проемом. Через него заезжали и выезжали спецмашины, и они через него вышли. Пробороновали по глубокому снегу в сторону проезжей части пару кварталов. Потом Аристов усадил Алису в такси, непонятно каким образом оказавшееся именно возле них. Ее устроил на заднем сиденье. Сам сел с водителем рядом. Назвал адрес ее дома, и они поехали.
Закрывая глаза и откидываясь на спинку сиденья, Алиса снова рассеянно подумала, что денег на такси у их дворника, приодевшегося за три дня так лихо, точно не должно быть. Где-то он их взял…
– Не хочу домой! – вдруг заартачилась она, зарываясь каблуками в снег возле подъездных ступенек. – Не могу я там одна! Реветь буду, – тут же пообещала Алиса и для пущей убедительности всхлипнула.
– Хорошо. А куда хочешь? – Аристов глубоко с присвистом дышал и на нее почти не смотрел. – Хочешь, пойдем ко мне? Тут ведь рядом, сама знаешь. Чаем угощу.
– А пошли, – неожиданно согласилась Алиса.
Забывающийся бабушкин голос тут же принялся громко нашептывать ей прямо в уши, что делать ей этого не следует совершенно.
Совсем без башки стала без бабушки-то! Что люди скажут, увидев, что приличная девушка идет за уголовником в его каморку? Да и не безопасно это! Мало ли что у него на уме? Вон как успел приодеться и на такси раскатывает. Наверняка взялся за старое. Зачем она идет с ним, куда? Приключений на мягкое место ищет? Ну, ну! Мало их, приключений-то, за последний месяц стряслось, еще надо добавить, да?
– Ба, отстань! – неожиданно выпалила Алиса вслух и поспешно прикусила язык.
– Что, ругается? – усмехнулся он, маршируя с левого боку.
– А?
Алиса покраснела. Не хватало еще, чтобы и он счел ее сумасшедшей. Сначала этот сытый следователь, поспешно удравший от нее на обед. Теперь Аристов, да?
– Бабуля нотации продолжает читать, спрашиваю? – без намека на издевку поинтересовался Петр Иванович и, не дождавшись ответа, начал рассказывать. – У меня дружок был по первой ходке. Молодыми мы тогда были с ним, горячими! А почему? Потому что молодость, она… она глупая, дочка. Все видится не так, как есть на самом деле. Вот мы с ним на уловку паскуды одной и повелись, как два дурака. И попались… Сели вместе, вместе вышли. Решили, что все, ни-ни, никогда больше. И начали вроде жить-то. По-людски жить. А потом его… А потом его взяли и… убили, дружка-то моего. Ни за что, понимаешь, дочка. Просто портрет лица его кому-то не понравился, его и кокнули. И я остался один. Без кореша.
– Кажется, у вас это называется – подельник? – вспомнила Алиса наевший глазную мозоль сериал.
– Не, другом он мне был. Подельник – это когда на дело вместе идут. А дела-то тогда не было. Потом оно уже появилось, дело-то. Без него. Но из-за него!
Аристов распахнул дверь подъезда, подал ей руку, помог перешагнуть высокий щербатый порог, свернул за кабину лифта к узкой, выкрашенной коричневой краской двери.
– Мне то добро не нужно было, – продолжил он рассказ, выуживая из кармана джинсов ключи и отпирая ими дверь. – Отомстить я за него хотел, за Антоху-то.
– Отомстили? – Она шагнула следом за Аристовым в теплую прихожую размером с вагонный тамбур.
– А как же! – не без удовольствия протянул Петр Иванович, включил свет, снял шапку и куртку. – Ты раздевайся, проходи. Здесь жарко.
Она сняла шубку, шапку, отдала ему. Он тут же развесил все по гвоздям, набитым по стене. Снимать сапоги Алиса не стала, хотя пол блестел чистотой, даже ковровая дорожка загибалась дугой из коридорчика куда-то в комнату.
– Я у этой паскуды, из-за которой Антоха погиб, все добро снес в комиссионку.
– Обокрал! – ахнула Алиса.
Вошла в комнату и остановилась как вкопанная – с дивана у стены из-под толстого ватного одеяла на нее таращился заспанный растрепанный подросток.
– Обокрал, конечно. И с того добра ни копейки не взял себе. Антохиной бабе с пацаном отдал. Вот с той поры и говорит он со мной, и ругает, и советует, как баушка твоя давеча, – он подтолкнул ее в спину. – Ты не бойся, это Андрюшка. Местный он, из этого дома и подъезда. Родители его запили и из квартиры снова погнали, у них там шалман. Я и приютил. Пускай поспит, поест. Мне не жалко.
– Привет, – еле выговорила она и без сил опустилась на скрипучий венский стул рядом с диваном. – Я Алиса.
– Без тебя знаю, кто ты, – грубо отозвался Андрюшка, свешивая с дивана ноги в разных носках. – Чего уставилась? Бездомных пацанов никогда не видела, что ли?
– Не видела, – Алиса шумно втянула в себя воздух, реветь, наверное, ей сегодня все же придется. – Только в кино.
– Во, дядь Петь! Видал? – громко и зло рассмеялся подросток. – Я прямо из кино! Алиска твоя чего несет, а!
Аристов выглянул из-за платяного шкафа, который разгораживал большую комнату без окон на спальную и обеденную зоны. Громыхнул алюминиевым трехлитровым чайником, крякнул, бормотнул что-то маловразумительное и снова скрылся.
– Ты жизни ваще, что ли, не видала, Алиска? В аквариуме живешь, да?
Ноги Андрюшки в полосатом и черном носках опустились на ковровую дорожку, замысловатой петлей устилающую всю спальную часть. Он чуть помешкал, потом одеяло полетело в сторону, и Алисе пришлось до крови прикусить губу. Реветь от жалости на глазах мальчишки было нельзя, это значило обидеть его насмерть. Он вон какой говорливый и взрослый уже. И жизнь, похоже, знает лучше ее.