Не дожидаясь полуночи
Шрифт:
Зеркало не врет. Королева стареет.
Зеркало никогда не врет.
Его осколки пусть убирает служанка.
Королева сожалеет, что не выбрала сразу соцсети — там купились бы на фотошоп. Вставая, она сбрасывает с коленей белого кота. Тогда даже кот прекращает ее любить. И мурлыкать перестает.
Казнить белого кота.
Королева бьет кулаком по стене замка. Стена, разумеется, остается целой, но синяки — наливаясь, темнея — уродливыми цветами рассыпаются по ее коже.
Злые королевы почти всегда заколдованы. Иначе с чего бы им быть злыми?
Чары
Королева ждет. Полночь сделает ее молодой, доброй, прекрасной. Нужно ждать.
Зеркальные осколки отражают полсотни одинаковых лиц.
Дожидаясь полуночи, королева рассеянно гладит воздух.
Глава 5
Ненормальная. Мусор домой притащила.
Неудобно устроившись на самом краю ванны, я разворачиваю шуршащий пакет. Гадость. Зачем принесла?
Разворачивай теперь. Нужно посмотреть и успокоиться, забыть навсегда.
У книги нет названия. Рисунок, изображающий город, явно сделан от руки. Страниц, кажется, было мало — иначе сгорели бы лишь те, что в середине, здесь же — ни одной не уцелело.
Но, как ни странно, у этой самоделки — библиотечная печать. А информации о людях, читавших ее, никакой — ни дат, ни номеров читательских билетов. Словно книгу никто никогда и не брал.
Я смотрела на обложку, и — странное дело — подумала вдруг, что повесила пальто не на плечики, а на крючок, и сапоги забыла сегодня почистить.
Одержимый навязчивой мыслью, человек видит знаки во всем. Читала, будто бы снизился процент самоубийств, когда в лондонском метро знаки «выхода нет» сменили на «выход рядом»: зачастую проще послушаться знаков, чем себя самого.
С чего мне вообще показалось, что город, изображенный здесь и увиденный во сне — один и тот же?
Звонок в дверь раздался так внезапно, что я едва не уронила книгу.
Судя по голосу, пришла соседка. Похоронным тоном сообщила, что у ее собаки Розочки депрессия. Шум воды не заглушает соседкиного вещания.
— Роза чувствует, что я нервничаю, и тоже переживает. Она такая чувствительная. У нее вчера было несварение, это все от нервов. Все, в больницу мою перевезли-то — вот я думаю, где б теперь подработать. Да не Розу, типун тебе на язык! Ту, с которой я сидела. В больнице. Я туда ходить не буду, там медсестры, санитарки, родня.
Смутно припоминаю, что соседка подрабатывала сиделкой у какой-то дальней родственницы моего одноклассника. Она об этом сообщала каждый раз, когда приходила к нам. Так и говорила: «О, Юленька, а я опять твоего одноклассника видела!» — и смотрит хитро-хитро, будто, по меньшей мере, уличила меня в интрижке. Кстати, опять все того же одноклассника, Дани. В последнее время так выходит, будто бы все к нему сводится, все нити к нему ведут, словно мир крутится вокруг него.
Можно подумать, что и про книгу он знает.
Можно подумать, что это тоже знак.
Точно, все ясно.
Я поднялась и осторожно положила книгу на раковину. Потянулась
…Я все поняла.
Мне просто нравился Даня.
Торжество разума! Когда анализируешь свои чувства, становится гораздо проще. Как бы еще я установила, что влюблена, если б не логическим путем? Точно-точно. Этот безлюдный город — символ боязни одиночества, эти странные поступки — очевидно, от передозировки эндорфинов.
Как все просто.
Правда, Даня мне не нравился совсем, но теория выходила такая стройная, что на эту мелочь можно было не обращать внимания.
В школе я внимательно смотрела на него всю перемену, пытаясь зафиксировать, происходят ли от этого какие-то изменения. Изменений не наблюдалось.
Вторая перемена прошла также.
На третьей Даниил не выдержал и подошел ко мне.
— Заметила? — спросил он.
Меньше всего мне хотелось сказать что-то лишнее и оказаться в неловкой ситуации. К счастью, я умею контролировать себя.
— Что? — вроде бы непринужденно ответила я.
Ход соперника.
— Что-то, — не сдавался Даня.
— Ничего, — отрицательно помотала я головой, напряженно выискивая в себе хотя бы крупицы влюбленности.
— Ладно, — ответил он. — На самом деле, я за тобой не слежу больше. А вообще, это было некрасиво, извини.
Я ожидала не совсем того.
— Ты за мной следил? — как можно спокойнее переспросила я.
— Всего пару дней, — затараторил Даня, отчаянно жестикулируя. Из больших и указательных пальцев он сложил рамку и поместил меня в центр. Очевидно, жесты каким-то образом иллюстрировали произносимые им слова. — Это эксперимент, понимаешь. Одна художница тоже так делала. Так нужно, это дает миллион сведений. Откуда бы я например, узнал тогда, что книга у тебя? Кстати, она мне тоже нужна.
Он смотрел очень внимательно и нес эту чушь. Выпалив все сразу, Даниил смотрел перед собой и судорожно глотал воздух.
Я вынуждена была признать, что вариант с влюбленностью все же маловероятен.
Колдун, умирая, обязан передать другому свой дар (он же — проклятье).
Неистраченная магия душит, тяготит, разрывает изнутри. И не дает уйти, как бы ни хотелось.
То было не колдовство, но нечто сродни ему.
Невысказанные слова и нерожденные образы, облеченные в тени, не давали ей покинуть эту кровать, эту комнату, этот — и другой — город.
Тени робко подползали, жались к мальчику. Он неосознанно дергал плечом.
И тени тогда отступали.
Та, что лежала на кровати, смотрела на него, не открывая глаз. Сколько мальчишке лет — пять, пятнадцать? А ей самой?
Говорят, в двадцать лет жизнь только начинается. Это же всего лишь двадцать. Так мало — особенно, если учесть, сколько лет из этих двадцати ты был ребенком.