Не думай о секундах свысока

Рождественский Роберт Иванович

Творчество

Э. Неизвестному

Как оживает камень?Он сначалане хочет верить в правоту резца…Но постепенноиз сплошного чада плывет лицо.Верней — подобие лица.Оно ничье.Оно еще безгласно.Оно еще почти не наяву.Оно ещебезропотно согласнопринадлежать любому существу.Ребенку, женщине, герою, старцу…Так оживает камень.Он — в пути.Лишь одного не хочет он:остатьсятаким, как был.И дальше не идти…Но вот уже с мгновением великимрешимость Человека сплетена.Но вот уже грудным, просящим крикомвся мастерскаядо краев полна:«Скорей! Скорей, художник!Что ж ты медлишь?Ты не имеешь права не спешить!Ты дашь мне жизнь!Ты должен.Ты сумеешь.Я жить хочу!Я начинаю жить.Поверь в меня светло и одержимо.Узнай!Как почку майскую, раскрой.Узнай меня!Чтоб

по гранитным жилампошла толчками каменная кровь.Поверь в меня!..Высокая,живая,по скошенной щеке течет слеза…Смотри!Скорей смотри!Я открываюпечальные гранитные глаза.Смотри:я жду взаправдашнего ветра.В меня уже вошла твоя весна!..»А человек,который создал это,стоит и курит около окна.

Сын Веры

Я — сын Веры…Я давно не писал тебе писем, Вера Павловна.Унесли меня ветры,напевали мне ветры то нахально, то грозно, то жалобно.Я — сын Веры.О, как помогла ты мне, мама!Мама Вера…Ты меня на вокзалах пустых обнимала,мама Вера.Я — сын Веры.Непутевого сына ждала обратномама Вера…И просила в письмах писать только правдумама Вера…Я — сын Веры!Веры не в бога, не в ангелов, не в загробные штуки!Я — сын веры в солнце,которое хлещет сквозь рваные тучи!Я — сын веры в труд человека.В цветы на земле обгорелой.Я — сын веры!Веры в молчанье под пыткой!И в песню перед расстрелом!Я — сын веры в земную любовь,ослепительную, как чудо.Я — сын веры в Завтра —такое, какое хочу я!И в людей,как дорога, широких!Откровенных. Стоящих…Я — сын Веры,презираю хлюпиков!Ненавижу плаксивых и стонущих!..Я пишу тебе правду, мама Вера.Пишу только правду…Дел – по горло!Прости,я не скоро вернусь обратно.

Стихи о моем имени

Ояру Вациетису

Мне говорят:«Послушайте, упрямиться чего вам?Пришла пора исправить ошибки отцов.Перемените имя.Станьте Родионом.Или же Романом, в конце концов…»Мне это повторяют… А у меня на родинев начале тридцатых в круговерти днейпартийные родителиназывали Робертамиспеленатых, розовых, орущих парней…Кулацкие обрезы ухали страшно.Кружилась над Алтаем рыжая листва…Мне шепчут:«Имя Роберт пахнет иностранщиной…»А я усмехаюсь на эти слова.Припомнитесь, тридцатые!Вернись, тугое эхо!Над миром неустроенным громыхни опять.Я скажу о Роберте, о Роберте Эйхе!В честь егостоило детей называть! Я скажу об Эйхе.Я верю: мне знаком он —большой, неторопливый, как река Иртыш…Приезжал в Косиху секретарь крайкома.Веселый человечище.Могучий латыш.Он приезжал в морозы, по-сибирски лютые,своей несокрушимостьюнедругов разя.Не пахло иностранщиной!ПахлоРеволюцией!И были у Революции ясные глаза…А годы над страною летели громадно.На почерневших реках дождь проступал, как сырь…Товарищ Революция!Неужто ты обманута?!Товарищ Революция,где же твой сын?В какую мглу запрятан?Каким исхлестан ветром?Железный человечище.Солдат Октября.Какими подлецамирастоптан,оклеветан?..Неужто, Революция,жизнь его – зря?!От боли, от обидынапрягутся мышцы.Но он и тогда не дрогнет, все муки стерпя.В своем последнем крике,в последней самой мысли,товарищ Революция,он верил в тебя!..Да будет ложь бессильной.Да будет полной правда…Ты слышишь, Революция, знамен багровых плеск?Во имя Революции —торжественно и прямо —навстречу письмам Эйхевстает партийный съезд!Рокочет «Интернационал» весомо и надежно.И вот,проклиная жестокое вранье,поет Роберт Эйхе —мой незабвенный тезка!.. Спасибо вам, родители,за имя мое…Наверно, где-то ждет меня мой последний день.Кипят снега над степью.Зубасто встали надолбы…Несем мы имена удивительных людей.Не уронить бы!Не запятнать бы!

«Подступала поэма…»

Подступала поэма.Она изводила меня.То манила доступностью легкой,а то не давалась.Подступала поэма.Звучать начинала, дразня.А потомза границами голосавдруг оставалась…Если я уезжал,то она меня честно ждала,терпеливо ждалана ступенях у самого дома.Подступала поэма.Невнятной и точной была.Сумасшедшей и невозмутимой.Жестокой и доброй…А однажды приснилось мне:я нахожусь на посту.И ночная дорога,как пеной,туманом закрыта.Вдруг почувствовал я,как приходитв мою немотуощущение ритма,звенящая яростностьритма!Этим медленным ритмомя был, будто льдами,затерт.Он во мне тяжело нарастал,колыхаясь и зрея…– Кто идет? —закричал я.– Стой!Кто идет?И услышал спокойный ответ:– Время.

Сказка о кузнеце, укравшем лошадь

Был кузнец непьющим.Ел, что Бог предложит.То

ли от безумия, то ли от заботон украл однажды у соседа лошадь.Кузнеца поймали.И собрали сход… Дали слово старцу.Распростер он руки.Покатились слезы из-под дряблых век:«Люди!Я заплакал от стыда и муки!..Вор у нас в деревне!Мерзкий человек!..Мне стоять с ним больно.Мне дышать – противно!Пусть не станет вора на святой Земле!..» Зашептались люди.В общем, выходило:кузнецу придется кончить жизнь в петле…И тогда поднялся старец (очень древний!).От волненья вздрагивал седины венец.Он сказал:«Подумаем, жители деревни!..Что украли?Лошадь.Кто украл?Кузнец!!Он у нас – единственный!Нужный в нашей жизни.Без него – погибель!Бог ему судья…Мы, повесив вора, кузнеца лишимся!Выйдет, что накажем мы самих себя!Вдумайтесь!..»И люди снова зашептались.Спорам и сомненьям не было конца…И тогда поднялся самый главный Старец:«Правильно!Не надо вешать кузнеца!..Пусть за свой проступок он заплатит деньги!..А поскольку этот разговор возник —есть у нас два бондаря.Двое!И – бездельники!..Лучше мы повесим одного из них…»Умные селяне под домам расходятся.Курят. Возвращаются к мирному труду… Кузнецом единственнымбыть мне очень хочется! Если ненарокомлошадь украду.

Друг

Мы цапаемся жестко,Мы яростно молчим.Порою — из пижонства,порою — без причин.На клятвы в дружбе крупныеглядим, как на чуму.Завидуем друг другу мы,не знаю почему…Взираем незнакомос придуманных высот,считая, что другомуотчаянно везет.Ошибок не прощаем,себя во всем виним.Звонить не обещаем.И все ж таки звоним! Бывает:в полдень хрупкиймне злость моя нужна.Я поднимаю трубку:«Ты дома, старина?..»Он отвечает:«Дома…Спасибо – рад бы…Но…»И продолжает томно,и вяло,и темно:«Дела… Прости… Жму руку…»А я молчу, взбешен.Потом швыряю трубкуи говорю:«Пижон!!» Но будоражит в полночьзвонок из темноты…А я обиду помню.Я спрашиваю:«Ты?»И отвечаю вяло.Уныло.Свысока.И тут же оловяннобубню ему:«Пока…»Так мы живем и можем,ругаемся зазря.И лоб в раздумьях морщим,тоскуя и остря.Пусть это все мальчишествоминые назовут. Листы бумагичистымичетвертый день живут, —боюсь я слов истертых,как в булочной ножи…Я знаю:он прочтет ихи не простит мне лжи!

«Сначала в груди возникает надежда…»

Сначала в груди возникает надежда,неведомый гул посреди тишины.Хоть строки еще существуют отдельно,они еще только наитьем слышны.Есть эхо.Предчувствие притяженья.Почти что смертельное баловство… И – точка.И не было стихотворенья.Была лишь попытка.Желанье его.

День

И опять он рождается в зябком окне.Барабанит в стекло,будто просит помочь.В нем — коротком, еще не потерянном дне —непрерывная боль,сумасшедшая мощь!..«Суета!» – говоришь? «Принесет – унесет?»Говоришь, что поэту гораздо важнейо бессмертии думатьи с этих высотобращаться к векам через головы дней?..Я не ведаю,чем тебя встретят века…Для спешащего дня я кричу и шепчу.И останется после хотя бы строка —я не знаю.Я знаю.Я знать не хочу.

Мираж

Дежурный закричал:– Скорей сюда!Мираж! смотрите!Все сюда!Скорей!.. —И резко отодвинута еда.И мы вываливаемся из дверей. Я ждал всего.Я был готов к любому:к цветам и пальмам в несколько рядов,к журчащему прибою голубому,к воздушным башням древних городов.Ведь я читал,как над пескомбесстыдновставали эти памятники лжи.Ведь я читал,как жителей пустынис дороги уводили миражи…Ведь я читал,ведь я об этом знаю:слепящим днем,как в полной темноте,шагалилюди, солнце проклиная,брелик несуществующей воде. Но здесь…– Да где мираж?!– А очень просто.Туда смотри!.. Я замер,поражен:на горизонте плавали торосывторым,не очень ясным этажом.Они переливались и дрожали…Я был готов к любому.Ждал всего…Но Арктика!Ты дажемиражамиобманыватьне хочешь никого.

Последнее

И. Кобзону

За окном заря красно-желтая.Не для крика пишу,а для вышептыванья.Самому себе. Себе самому.Самому себе.Больше – никому…Вновь душа стонет, душа не лжет.Положу бинты,где сильнее жжет.Поперек душиположу бинты.Хлеба попрошу, попрошу воды.Вздрогну.Посмеюсь над самим собой:может, боль уйдет,может, стихнет боль!А душа дрожит — обожженная… Ах, какая жизнь протяженная!