Не говори ты Арктике - прощай. Когда я был мальчишкой

Санин Владимир Маркович

«Уже сейчас мы идем с опозданием в три дня. А сколько еще будет задержек?.. Ну вот и дошли. Перед нами полынья, второго берега не видно (четыре-пять километров). Обходим с севера семь километров. Идти неимоверно трудно; снег мокрый, налипает на лыжи. Всюду крошево…»

«Всю ночь прислушивался к скрежету и стону торосов. Нас могло расколоть, унести в полынью, завалить ледовыми глыбами. Это очень реальная угроза, и непонятно, почему Подрядчиков ее не учитывает. Куда ни сунься, разводья, трещины, хаос… Только за первый час пути переправились через восемь разводьев по ледовым живым мостам. По пояс провалился Лушников, утопил часть продуктов (санки раскрылись) Николаев. Командир упал, и рука по локоть ушла в воду. Сушиться не останавливались, шли до обеда. Чуков радировал, что у него такая же обстановка, а он в пятнадцати километрах от Ушакова. Мы же в ста километрах… Если за четыре-пять дней попадем

на Ушакова, маршрут окончить реально. Чтобы увидеть и испытать то, что было за сегодняшний день, стоило лететь в Арктику… Океан работает, как домкрат. Я стоял на огромной льдине, и она со скрежетом подымалась. И так всюду и на многие километры. Порой мы вырывались на чистые поля, но пробегали три — пять километров и вновь утыкались в кашу и крошево».

«Разбили лагерь и укладываемся на ночлег. Голос: „Скорей ракеты, медведица с медвежатами!“ Все смеются, думают, розыгрыш; но в палатку влетает Павел Величко и шарит руками, а в двух метрах от него хозяйка Арктики с двумя медвежатами идет прямо в палатку. Но толпа подняла такой крик, что медведица отскочила метров на десять. Из проема палатки высовываются все девять рож и орут. Филиппов пускает в медведицу ракету, и она чешет наутек. Все в восторге от события, в палатке хохот».

«Все спят, самому бы заснуть, да надо писать. Тем более что за два дня накопилось. Темп, взятый четыре дня назад, начал резко падать. Сегодня — семнадцать километров… Накапливается усталость, давит холод. Греемся в основном собственной энергией при движении. Но стоит остановиться — и через десять — пятнадцать минут руки и ноги деревенеют. Да и колючий ветер в лицо… Мы на подходе к Ушакову, второй день надеемся его увидеть, но острова нет. В группе внутренняя тревога. Все это усиливается неизвестностью наших координат. Наш маршрут под угрозой срыва. Есть еще причина — заболел Величко. Он еле идет. Мы его разгрузили, но это мало что дает. В особом беспокойстве Яровой — естественно, он врач…»

«Мы сгораем по срокам, продуктам и особенно бензину. Двести пятьдесят километров от Голомянного мы прошли за шестнадцать дней; значит, на оставшиеся триста километров до ЗФИ надо двадцать — двадцать пять дней. На такой срок у нас ни продуктов, ни топлива».

«Сеанс связи с Чуковым. Вчера они вышли с Ушакова и за сутки продвинулись на семь — десять километров — тяжелейшие торосы и каша».

«Выходим, и тут выясняется, что с Павлом Величко совсем плохо, идти почти не может. Мы сделали два перехода по пять километров и стали на дневку, другого выхода нет. Его трясет озноб, ноги еле передвигает, приморозил палец на руке. Разбили палатку, уложили в спальник, согреваем… Попытались определиться, хотя надежд получить точные координаты нет, не работают теодолит и адометр, то есть нет ни точки, ни пройденного расстояния, один только компас. Для Арктики и дрейфующих льдов этого ничтожно мало… Вечером состоялся военный совет. Высказывался каждый. Все сводится к одному, дойти до ЗФИ группе нереально. Для командира это удар ниже пояса. Он во что бы то ни стало тянет группу на ЗФИ. Если идти по тридцать пять километров в сутки, то дойдем. И это триста километров по прямой при неизвестной ледовой обстановке…»

«Чуков третий день ломится сквозь кашу и торосы у Ушакова. Ему не легче, сроки горят ясным пламенем, а пройдено всего двадцать пять километров».

«Обед. Я с Андреем только вернулся из разведки. Пробежали десять — двенадцать километров, влезли на высокий торос, осмотрелись. На горизонте парит очередная полынья, острова не видать. Этого и надо было ожидать… На обратном пути еле успели проскочить трещину, начало разводить… Гашев ремонтирует свои сани, Володя его подкалывает: „Серега, за такие санки музей Арктики и Антарктики тебе рублей пятьдесят отломит“ (санки действительно разбиты вдрызг). Но Гашев невозмутим и, как всегда, практичен: „Мне дороже обойдется их туда доставить! Я лучше торжественно их оставлю на Ушакова“.

«Чураков и Гашев по высоте солнца пытаются определить нашу долготу, берут замеры через каждые пятнадцать минут. А как определиться по широте — пока не ясно… Чуков четвертый день в торосах, пройдено тридцать километров от острова, что тоже почти равнозначно срыву маршрута, и 1 мая они на ЗФИ уже не попадают…»

«Чуков за вчерашний день продвинулся на один километр. Принимает решение возвращаться на Ушакова. По вечерней связи передал: „У меня как в Венеции, сижу на льдине 100 х 160 метров и дрейфую в полынье, гребу лыжами“.

«Сегодня к обеду опустилась „белая мгла“. Я впервые встречаюсь с этим явлением. Находишься как в куске ваты. Горизонта нет, теней нет, со всех сторон одинаково бело, рельеф не читается, можно с одинаковым успехом провалиться в трещину или стать на надув…»

«Перед лицом опасности группа сплотилась. Решаем все коллегиально и быстро. Трещины и разводья перестали считать, просто их преодолеваем (раньше считали — сколько). Воткнулись в полынью, обхода нет. Решаем переправляться на лодке. При высадке на том берегу Яровой пробил лодку, а при таком морозе заклеить резиновую лодку — дело безнадежное. Но благодаря Николаеву это все же удалось, с привлечением примуса. И снова неудача. Под лед провалился Павел. Срочно переправляемся, ставим палатку и пытаемся его согреть. Время потеряно, выход задерживается до шести утра».

«Сегодня тяжелый день. Все в разводьях, торошение, подвижки. Дело осложняется туманом, идем как в паутине. Масса трещин от ста пятидесяти сантиметров до одиннадцати метров. Все это дышит, трещит, рушится… На лыжах скребемся на торосы, проламываемся сквозь ледовую кашу; снежные поля теперь редкий подарок. Скорость снизилась еще больше. Сегодня появилась еще одна опасность — снежные надувы на тонком льду разводьев. Это волчьи ямы. Они создают видимость надежного моста, а когда становишься на них, резко проваливаются. Первым влетел Витя Николаев, а через час на таком мосту ушел почти полностью под воду Гашев. Не окажись надежной льдины рядом, Сергею никто не смог бы помочь, так как он шел первым и далеко впереди, подойти к нему мы не успевали. Сережа сам уцепился за льдину и выбрался на лед, в воде он был две минуты. Тут же разбили палатку, раздели Гашева, уложили в спальник, дали выпить чай. Яровой задал ему вопрос: „Как узнать, лед держит или нет?“ Гашев ответил: „Понимаешь, Витя, тут все просто: если ты только по пояс в воде, значит, лед еще держит, а если, как я, по уши, то с полной определенностью — уже нет“.

«Сегодня день купания. Кроме Подрядчикова дважды провалился Николаев и один раз я по колено… Влетел по пояс в воду Лушников и утопил лыжу…»

«Сегодня праздник — 1 Мая. В Москве наверняка тепло; как хочется оказаться дома среди своих… За все тридцать дней похода ситуация на маршруте сейчас самая сложная и опасная. Между нами и островом Ушакова образовалась огромная полынья, которая слегка подмерзла. На нее мы и попали. Сначала утренний лед держал хорошо, и мы заскользили к берегу. Так прошли пять — восемь километров. И когда до острова осталось столько же, пошли поля с очень тонким льдом. Лед прогибался, дважды проламывался, и как он только нас выдерживал — загадка. Солнышко поднялось, с ним температура воздуха, лед держать перестал. Нашли небольшую льдину, метров в десять диаметром. Сидим кукуем. Да и сама льдина, на которой кукуем, — одно название, пробивается лыжной палкой, толщина пять — восемь сантиметров. Начни сейчас торосить, а гарантии нет никакой, что этого не случится, и наше хилое прибежище раскрошится, как яичная скорлупа, и ничего более надежного в радиусе четырех километров нет. Решение тут одно — ждать ночи, когда мороз посильнее. Позже мне Павел Величко скажет: „У меня такое ощущение, что мы суем голову в петлю и с любопытством наблюдаем, затягивается она или нет“. И никто не сказал: „Стой!“ Мы рвались к острову напролом. Экспедиция приобрела все признаки борьбы за выживание».

«2 мая 1985 года. Вчерашний переход по сравнению с сегодняшним — семечки. Шли не по льду, а по своим нервам. Шли друг на друга на расстоянии шести — десяти метров, скорость максимальная, останавливаться нельзя, тут же уйдешь под лед. Его толщина не более четырех сантиметров, а местами полтора-два сантиметра. Но всем ясно — назад уже не прорвемся, только вперед… Подрядчиков провалился с лыжами и рюкзаком. Я почувствовал, что лед рядом держит, схватил Подрядчикова за рюкзак и вытащил на лед. Еще провалился Андрей Филиппов — сослепу влетел в открытую промоину…»

«Ну вот и все, петля затянулась. Мы в нокауте. Николаев полностью ушел под лед, наверху осталась только голова. Так не проваливался еще никто. Издалека орем Гашеву (он стоит спиной к Николаеву). Видим, как Виктор барахтается, пытается снять лыжи, наваливается на лед, но тот обламывается, и все повторяется снова. Сергей спешит туда, но сам проседает. Наконец Сергею удается приблизиться, но Виктор уже не мог удержать в закоченевших руках поданную ему палку. Счастье, что Сергею удалось набросить темляк на кисть. Вытаскивая Виктора, Сергей два раза проваливался сам. Наконец оба на льду; Виктор еле идет, ведь он был в воде десять минут. Пока мы возвратились к нашему островку, и поставили палатку, и пока Виктора переправили к палатке, прошло минут тридцать пять. На него больно смотреть — эти сорок с лишним минут изменили его до неузнаваемости. Раздеваем его, переодеваем в сухое и укладываем в спальник… Солидные отморожения и у Величко, руки и ноги прохватило хорошо. Да и остальные купавшиеся… Одним словом, к утру стало ясно, что наша ночная операция завершилась полным провалом — к острову нам не пройти…»