Не говори ты Арктике - прощай. Когда я был мальчишкой
Шрифт:
А ведь оба эти человека были и замечательными начальниками! Непримиримые и требовательные во всем, что касалось работы, они по-человечески были глубоко порядочными, сердобольными и доброжелательными: «Дайте людям в судьи иронию и сострадание» — квинтэссенция философии Анатоля Франса. Прошу извинить, что часто возвращаюсь к этой теме — время такое бурное, время перемен; так на месте кадровиков я объявил бы широчайший конкурс: на должности руководителей — людей со счастливым характером. Если я знаю трех-четырех, то в масштабе страны их тысячи: честных, умных, деловых, распространяющих вокруг себя те самые радиоволны, внушающих уверенность. А сколько у нас руководителей равнодушных, готовых на любую беспринципность, лишь бы не терять свою должность! А сколько таких, которые за пятиминутное опоздание или более серьезную провинность так гаркнут на подчиненного, что того отвозят в больницу! Спросите самих себя, под чьим руководством вы хотели бы работать: человека, внушающего к своей особе страх и ужас или — любовь
По пути к проливу Шокальского Освальд получил радиограмму: при обнаружении медведицы с полугодовалыми медвежатами сообщить координаты, туда вылетит группа и заберет медвежат для зоопарка. Честно говоря, будь такое задание возложено на меня, я молчал бы как рыба; впрочем, экипаж тоже вглядывался вниз не слишком пристально, задание и ему было не по душе. Одно дело — отпугнуть медведя, когда он направляется к тебе неведомо с какой целью, просто познакомиться или гастрономической, и совсем другое — стрелять в медведицу шприцем с парализующей на полчаса жидкостью и затем ловить беспомощных детенышей на глазах все видящей, но не могущей шевельнуться матери. Лукин, который как-то был свидетелем такого отлова, рассказывал, что при этом у медведицы были такие глаза, что становилось безумно стыдно за себя, за род людской… Не говоря уже о том, что медведица, придя в себя и лишившись детенышей, отныне и до смерти будет беспощадным и лютым врагом человека, где бы его ни увидела. Ну, в конце концов ее пристрелят, конечно, а кто в ее агрессивности виноват?.. Кстати, я был свидетелем и другого случая, когда одного любопытного и совсем не агрессивного медведя отгоняли выстрелами из мелкокалиберной винтовки. Закон соблюден — из мелкашки медведя не убьешь, но крохотная пулька, засевшая где-то в его теле, быстро вызывает нагноение и сильнейшую боль, от которой медведь бесится и становится крайне опасным. Тогда его на законнейшем основании можно прикончить уже из карабина и составить законнейший акт с десятком подписей и печатью. А кто виноват, что и этот зверь стал бросаться на человека? Увы, наши отношения с животным миром слишком часто не делают нам чести.
Освальд посадил вертолет метрах в двадцати от дома полярной станции. Кренкель писал: «Дом, в котором нам предстояло жить, стоял на каменистом косогоре, среди огромных каменных глыб». Почему там был поставлен дом, судить не берусь, но по пути к нему я чуть не вывихнул обе ноги, а прыгая с одной глыбы на другую, чудом не сломал себе шею. Как здесь по десять раз на дню ходили Кренкель с товарищами — ума не приложу.
Дом, полсотни лет назад оставленный людьми, внутри был весь в снегу — надуло сквозь щели, да и редкие посетители, вроде нас, не всегда плотно прикрывали за собой дверь. Эти же посетители растащили на сувениры все, что можно было растащить, но кое-какая утварь осталась, вроде старого проржавевшего утюга и ржавой железяки с очертаниями примуса. Кроме того, я выкопал из снега самодельную шахматную ладью, а Освальд — кусок медвежьей челюсти с клыками. С потолка свисали на бечевках оставленные случайными путниками записки; не удержавшись, я тоже прицепил к бечевке визитную карточку — все-таки культурнее, чем вырезать на стене инициалы.
Кренкель писал, что зимовка на Оловянном проходила дружно, без сколько-нибудь серьезных осложнений; они начались тогда, когда он вместе с Мехреньгиным перебрались на остров Домашний (соображение — две станции на Северной Земле лучше, чем одна), в тот дом, в котором несколько лет назад жили Ушаков и Урванцев с товарищами. Там у Кренкеля и Мехреньгина началась тяжелая цинга, но, к счастью, их успели выручить.
Возвращаюсь к Оловянному. Освальд, не упускающий ни единого случая подшутить над товарищами, сам оказался жертвой высококачественного розыгрыша. Радист нашел вбитую в бревно гильзу, вытащил ее и обнаружил внутри записку, которая при попытке ее извлечь рассыпалась в пыль. Гильза с новой, только что сочиненной запиской была вбита на место, после чего радист ее «нашел» и во всеуслышание об этом возвестил. По морским и полярным законам первым имеет право ознакомиться с подобной находкой начальник, что Освальд торжественно и проделал: вытащил гильзу, извлек записку и под громовой хохот прочитал: «Привет, Освальд!»
С мыса Оловянного мы вылетели на купол Вавилова, куда следовало доставить груз овощей. С волнением я узнавал «окрестные предметы» — неверную трассу по проливу Красной Армии, летнюю базу, «тракт Харламова», где пережил не бог весть какие, но все-таки приключения. А построенный Сидоровым дом, в котором нужно было подниматься по лестнице, за шесть лет почти что погрузился в ледник. Кают-компания, в которой мы настилали полы, была превосходно отделана, а лишь при нас запроектированная Сидоровым сауна работала на полную мощность. На станции оказалось много знакомых, и среди них Виктор Иванович Герасимов, главный механик, с которым летел на Северную Землю. Виктор Иванович сам по себе достаточно колоритная фигура, но больше всего мне запомнилось одно его словечко. Когда наш АН-26 приземлился в Архангельске на заправку, на борт проверять электронику пришел поразительно белобрысый паренек-механик. Взглянув на его вихры, Виктор Иванович пробормотал: «Здесь татарин не ходил». Я так и не дознался, придумал ли он это сам или от кого-то слышал; скорее всего, присловье это могло родиться веков пять-шесть назад, как реакция на злобу дня.
На куполе я совершил большую ошибку: уступил уговорам Лукина и удостоил своим посещением сауну. Мне очень не хотелось этого делать из-за легкой простуды, однако Валерий математически доказал, что именно сауна от этой простуды и воспоминания не оставит. «Точно, как дважды два — четыре», — заключил Валерий. Наступив на горло сомнениям, я сдался, хорошенько пропарился, с наслаждением выпил в холодном предбаннике холодного пива — и приобрел такой бронхотрахеит, что отныне не храп Валерия, а мой душераздирающий кашель по ночам заставлял ребят испуганно вздрагивать. Арктика — не лучшее место на земном шаре для лечения простуды, не помогли ни полтонны лекарств, ни ежедневные банки в медпункте, от которых я стал пятнистым, как зебра. Думаю, что, если бы я заблудился в пургу, найти меня было бы легче легкого — по надрывному кашлю. Зато — ищи хорошее в плохом — хочешь быть здоров, решительно и бесповоротно отказывайся от сауны.
И еще одно горькое познание на куполе: собаки, которые когда-то при одном моем появлении подхалимски скалили морды (сахар, сгущенка), встретили меня с исключительным равнодушием. Тщетно звал их по кличкам, стыдил, сюсюкал — отворачивались и презрительно отмахивались хвостами. Так я познал, что собака — лучший друг человека, который кормит ее сегодня, а не шесть лет назад.
Неоднократно бывать в Арктике и не увидеть Землю Франца-Иосифа — то же самое, что постоянно наезжать в Ленинград и ни разу не посетить Эрмитажа. Но если для последнего достаточно выстоять трехчасовую очередь, то на ЗФИ попасть можно лишь по счастливой случайности. Она и подвернулась: Освальда попросили срочно доставить груз в обсерваторию имени Кренкеля и вывезти оттуда ленинградцев-киношников. Ну а для того чтобы вертолет, нужный на ЗФИ всем станциям, не разорвали на части, Лукин решил лететь сам и пригласил меня с собой.
Ожерелье из ста восьмидесяти шести жемчужин-островов, краса и гордость Арктики — Земля Франца-Иосифа. Ее захватывающая история полна до сих пор не разгаданных тайн, полярных одиссей, трагичных и завершившихся благополучно экспедиций. А сколько славных имен, сколько надежд и жестоких разочарований! Наверное, другого такого архипелага на Земле нет — уж во всяком случае, в северном ее полушарии.
Пересказывать историю ЗФИ нет смысла — она описана во многих книгах. Но о нескольких эпизодах, из-за своей невероятности вызывающих какое-то суеверное чувство, я напомню — по ходу повествования.
Одно признание: к этому полету — а состоялся он почти через месяц после знакомства с Освальдом — мое отношение к вертолетам сильно изменилось. Первой любви, незабвенному ЛИ-2, я не изменил, но и вертолет занял свое место в моем сердце. Я очень быстро обнаружил, что, если надеть шумозащитные наушники, недостатков у вертолета нет. Скорость? Так я никуда не спешу. Радиус действия? Так шестьсот километров от Среднего до ЗФИ пролетели без заправки. А вот преимущества вертолета я оценил очень высоко, особенно во время третьего полета (который по хронологии был вторым, но в интересах сюжета я отодвинул его к концу). К тому же общение с Освальдом и его экипажем было самостоятельным удовольствием: их традиционные вечерние чаепития пользовались на Среднем успехом, которому позавидовали бы фирменные эстрадные представления. «Прилетел Освальд, вечер открытых дверей!» — проносилось по гостинице. Год прошел, а как наяву вижу: за столом, на стульях и табуретах, на койках сидят повсюду летчики, а бортмеханик Женя Николаев разливает чай и поясняет хохочущей публике, откуда у него такая богатая эрудиция: «А меня учили на Келдыша в школе для одаренных детей». История за историей, песни под гитару и под баян, шутки, розыгрыши, громовой голос командира АН-2 Александра Артамонова, гиганта весом за сто тридцать килограммов: «Дайте слово глухонемому!»; потом вдруг неожиданный поворот от юмора к лирике — это Юрий Яковлевич Карнаухов, старейший полярный радист, под аккомпанемент баяна поет песни военных лет…
Из записной книжки: «Интереснейшая личность — бортмеханик Освальда Женя Николаев, с его необыкновенно живой и выразительной физиономией лжепростачка. Чуть не умер от смеха, когда он, широко разинув пасть, ревел под баян: „Увя… я… ли ро-о-зы!..“ Артист! Встретил бы такого опытный режиссер — Володя наверняка потерял бы своего бортмеханика».
И далее. «Как жаль, что не записывал рассказы летчиков во время чаепитий. Вытащишь карандаш — и вся непосредственность мгновенно исчезнет… Вот, например, такая история — записал ее по памяти на следующий день. Нынешний командир АН-26 П. в свое время совершил вынужденную посадку и, как говорят летчики, „развалил“ АН-2. Ему предложили: либо внести восемь с половиной тысяч рублей, либо через неделю под суд. Собрались друзья, он им сказал: „У меня на книжке всего тысяча триста, суда не миновать“. И через два часа на его столе лежали восемь с половиной тысяч, собранные друзьями. П. растрогался: „Как же я с вами рассчитаюсь, ребята?“ А они: „И думать не думай, сегодня это с тобой случилось, завтра с нами“.