Не говори ты Арктике — прощай
Шрифт:
Увы, больше на полюсе мне побывать не удалось и вряд ли когда-нибудь удастся — такие крупные выигрыши дважды за одну жизнь не выпадают. Буду для утешения считать, что свой полтинник скормил полярному Нептуну бескорыстно.
А на полюсе с того памятного дня побывало довольно много народу. Из моих последователей я бы в первую очередь отметил замечательного японского путешественника Иомуру, который добрался до полюса в одиночку; при поддержке полярной авиации побывала там и группа Дмитрия Шпаро, и поэт Андрей Вознесенский, которого эта группа вдохновила на лирические стихи, и — важное событие в истории полюса — прорвался туда, сокрушив по пути арктические льды, ледокол «Арктика».
На борту ледокола находился в качестве главного гидролога Илья Павлович Романов — человек, чуждый, как вы знаете, таким чувствам, как бешеный восторг и ликование. Когда «Арктика» вошла в приполюсный район,
Но бьющего через край восторга эта новость не уменьшила: сотни людей с цветами и шампанским высыпали на лед, и ореол, веками окружавший само понятие «Северный полюс», был сорван раз и навсегда. Немножко жаль, правда?
РИСК — ЕГО РЕМЕСЛО
Мне в жизни везло на интересных людей; впрочем, везло — не совсем то слово: я их искал и ищу, они необходимы мне не только для духовного общения, что самое важное, но и для работы. Нужно обладать гением Толстого, чтобы написать бессмертную повесть о смерти зауряднейшего Ивана Ильича; нам, рядовым литераторам, для того чтобы читатель долистал книгу до конца, необходимо рассказать ему нечто необычное, возвышающееся над серой будничностью. Одни предпочитают описывать войну, другие — производственные конфликты, третьи разрабатывают детективные сюжеты, четвертые, к которым отношу себя, ищут сильных людей, зарабатывающих себе на хлеб далеко не безопасной работой. Конечно, тут, как и везде, важны не ситуации сами по себе, а именно поведение в них человека; а поскольку двух одинаковых людей не бывает, то в таких ситуациях благородная чистота помыслов, храбрость одного соседствуют с эгоизмом, равнодушием и животным страхом за жизнь другого; нет ничего интереснее, чем своими глазами видеть или, на худой конец, своими ушами слышать от очевидцев об этих жизненных коллизиях.
Если говорить о везении, то встречу с Валерием Лукиным я считаю одной из главных своих удач, каких у меня было примерно с десяток; каждая из них подарила материал для одной или даже двух повестей. Вспоминаю фамилии, мысленно ставлю мои удачи рядом — совершенно разные люди, одинаковых нет. Ну что общего между хладнокровнейшим, даже внешне железным Гербовичем, который лишнего слова не скажет, и веселым, общительным (а когда нужно — тоже железным!) Сидоровым? А чем схожи между собой походники Антарктиды Зимин и Харламов, капитаны Купри и Буянов? На первый взгляд — ничем. И даже на второй, на третий взгляд — до очень сложной ситуации, когда вдруг выясняется, что каждый из них — прирожденный вожак, лидер.
Прирожденный — потому, я думаю, что они оказались бы лидерами не только на своих постах, в силу единоначалия, но и среди случайно оказавшихся вместе и попавших в беду людей. Я об этом уже писал и не буду повторяться, скажу только, что не назначенным, а подлинным лидером становится тот, кто умом, характером, силой духа возвышается над окружающими его людьми; в «Педагогической поэме» Макаренко замечательно проанализировал это явление.
Лидер может быть и очень хорошим, и очень плохим человеком — в зависимости от целей, которые он перед собой поставил; но он всегда человек незаурядный. Я встречал и тех и других; с первыми старался сблизиться, от вторых быть подальше — чаще всего это удавалось. Пишу же я всегда о первых. Сознаю, что живописать незаурядного плохого человека, разгадать побудительные мотивы его аморальных поступков — для большого писателя столь же естественно, как и создать образ идеального героя (достаточно вспомнить Достоевского — скажем, Свидригайлов и князь Мышкин); но если ты не созрел для того, чтобы изображать жизнь во всех ее проявлениях, выбирай те, которые тебе по силам и по душе: кесарю — кесарево, полководцу — армия, лейтенанту — взвод.
Вот я и сделал свой выбор: вожак и его коллектив в экстремальной ситуации.
В эту главу войдет часть приключений Валерия Лукина и его товарищей — тех, которые произошли до второй нашей встречи в Арктике. Мне кажется, что они дадут лучшее представление об условиях работы «прыгающих», чем самые звонкие эпитеты.
Я уже отмечал, что Лукин очень ироничен, с превосходным чувством юмора; он, как, в общем, принято у полярников, посмеивается над корреспондентами, которые ради сиюминутного читательского внимания поднимают до небес то, что вполне могло бы оставаться на земле. Однако, уважая профессионализм, он к нашему брату терпелив и великодушен: стремясь к точности, может десять раз остановиться, пояснить и повторить рассказ, чтобы в запись не попала развесистая «клюква»; рассказывает он просто и емко, не затемняя суть дела излишним юмором — которым, кстати говоря, он никогда не бравирует; все главные его истории я записал на диктофон, расшифровал их и даю с минимальными поправками, неизбежными при расшифровке прямой речи. В своих разговорах мы кое-где уходили в сторону, спорили, размышляли о том и о сем — иные отступления я тоже буду приводить, равно как и отдельные свои впечатления, ассоциации, родившиеся в ходе беседы.
Итак, рассказы Лукина.
НЕ ХВАТИЛО МГНОВЕНИЯ
— Странно устроен наш мозг, — сказал Лукин, — хорошее быстро выветривается, а неудачи врезаются намертво. А может, так и должно быть? Не вы ли говорили, что неудача — повивальная бабка удачи? Если обретенный нами опыт представить в виде сложенной из кирпичиков стены, то ее фундамент, нижние кирпичики — неудачи, правда? Уж о них-то мы помним, их-то мы не забудем!
Мы действительно как-то говорили, что счастливчик, упоенный удачами, кажется глуповатым, с ним и беседовать особенно не о чем, а у человека, пережившего не одно стрессовое состояние, всегда найдется о чем рассказать. Впрочем, мы откровенно сошлись на том, что предпочитаем удачи, и пусть, бог с нами, нам не о чем будет рассказывать!
Мы сидели в медпункте СП-23 за неизменной и столь любимой полярниками чашкой чая. Валерий таких чашек мог выпить четыре-пять за час — причем без видимых усилий. Это что, на станции Восток, где воздух абсолютно сух, а жажда невыносима, рекорды ставились куда выше!
— Тот день был прескверный, — начал Лукин. — Арктика наверняка сочла, что мы относимся к ней без должного уважения. Между тем мы завершали программу, график был сверхнапряженный, а необходимые для первичных посадок условия — облачность не более пяти баллов, обязательное солнечное освещение и видимость не менее пяти километров — отсутствовали. И все-таки Лев Афанасьевич Вепрев, замечательный полярный ас, изыскал свой шанс и исхитрился посадить машину на точку. Выпрыгнули мы со старым другом-однокашником Володей Волковым бурить, а бур через несколько секунд пробил лед! Двадцать — двадцать пять сантиметров! Я показал два пальца Вепреву, который следил за нами из форточки кабины, он кивнул — залезайте на борт. Самолет бежит по льду, мы за ним, я подсадил Володю, помог ему забраться в дверь — на ЛИ-2 она на высоте примерно полутора метров; Володя, как положено, постарался освободить для меня проход, нырнул внутрь — и сбил с ног штурмана Славу Алтунина и гидролога Олега Евдокимова, которые нас страховали; они, все трое, упали, и мне пришлось забираться на борт без посторонней помощи. Подумаешь, подтянуться на полтора метра, ерунда, если на тебе спортивный костюм и кроссовки, а не полупудовые унты и прочее; самолет мчится, трясет, но все-таки подтянулся на руках, закинул ногу, еще мгновение — и последним броском ворвусь в кабину. Но этого мгновения мне-то и не хватило. Нервы у всех на пределе, все видели, как я два пальца показывал, и Слава лежа во всю силу легких гаркнул: «Все на борту!»
Вепрев, естественно, с огромным облегчением тут же дал взлетный режим — и струей от винта меня просто выдуло из самолета как пушинку. Грохнулся всем телом о лед, увидел скрывающийся вдали самолет и подумал… Не помню, о чем подумал. Впрочем, кажется, о том, каково будет Вепреву возвращаться и вновь садиться на двадцатисантиметровый лед… Теперь вы представляете, что это такое — хотя нет, вы видели три пальца, все-таки какая-то разница. Голым на ежа легче садиться, чем на такой лед; а что поделаешь, пришлось. Ну, тут я вспомнил свое спортивное прошлое — когда-то играл за сборную Ленинграда по гандболу — сделал хорошую стометровку, и меня на ходу в четыре руки втащили в самолет.
Я не курящий, но взял у ребят сигарету, выкурил: стало страшно при мысли, в какую ситуацию втянул экипаж, своих ребят, самого себя. В общем, честно говоря, произошло чудо — не должен был тот лед нас выдержать, и будь на месте Вепрева пилот менее хладнокровный, кто знает, как бы эта история кончилась. А для себя самого, в порядке анализа, отметил: в момент, когда происходит ЧП, страха нет, действуешь на подсознании, летчики бы сказали — на автопилоте; никакие высокие материи в сей миг на ум не приходят, зато потом, когда осмысливаешь ситуацию…